Призрак Збаражского замка, или Тайна Богдана Хмельницкого

Максим, мнительный при работе с документами, пощупал папку с рукописью в пакете, она, конечно, была на месте. Он был возбужден до предела. Историк понял, как надо спасти тайны Богдана Хмельницкого. От нервного переутомления спать совершенно не хотелось, и он остался сидеть на стене Свиржа.

Изумрудный перстень лежал в семейной шкатулке с драгоценностями. Вот, значит, какова его история! Подарок Петра Великого Максиму Гевличу! Прекрасно! А указа Петра лета 1682 года он нигде не встречал, хотя во время учебы в Историко-архивном институте там изучали их все до одного. Однако обо всем этом Максим подумает потом, когда будет поспокойнее. Сейчас не время. Ноги бы унести от этой киевской босвы и босоты.

Максим стал вспоминать отчаянного хлопца, который в конце Майдана, когда весы восстания качались в недоумении от происходившего, выступил на Вече и изменил ход украинской истории. Дело все равно кончилось плохо, вернее, ни в какие ворота, но парня на выборах в Самую Верхнюю Раду избрали депутатом, и он с ее трибуны на все страну, как один в поле воин, резал народу в глаза правду-матку. На политическом олимпе от этих слов, конечно, ничего не менялось, но население уважительно называло хлопца-депутата Сотником и прислушивалось к его эфирам, мотая их себе на ус. И звали этого сотника ни как-нибудь, а знаково — Богдан Бульба с Полтавщины, ни больше, ни меньше. «Полтавщина — это хорошо, — подумал Максим, — значит, возможно, в Диканьке будет полегче».

Сотник входил в группу из пятидесяти депутатов почти полутысячной Самой Верхней Рады и вел себя там как настоящий потомок казацких героев. Как говорили Горький с Киплингом, человек — это звучит гордо, встаньте, паленые кошки, когда с вами говорит человек! Богдан Бульба открыто называл бесчисленных коррупционеров ворами и давал в морду, и они не могли с ним ничего сделать, хотя и не очень боялись молодого героя-одиночку.

Максим достал один из купленных в Хмельницком телефонов и даже хотел вставить в него сим-карту из магнитной коробочки, но вовремя одумался. Звонки депутату Богдану Бульбе точно отслеживаются, и ему только не хватало засветиться в Свирже, подвести под монастырь бернардинов и пропасть ни за цапову душу со всеми великими тайнами. Он, конечно, позвонит сотнику, но только из автомата в большом городе, очевидно, в Мукачево, и, дай бог, все получится. Максим расскажет Богдану Бульбе об архиве, клейнодах, двух бочонках в Збараже и намекнет о золоте, после чего договорится о встрече, а там вже побачим, шо до чого. Это была последняя возможность передать национальное достояние так, чтобы его не украли этого самого народа законные представители, шляк бы их потрафил, и туда же дорога.

Историк вдруг почувствовал, что засыпает прямо на стене, с трудом поднялся, спустился в привратницкую, положил пакет в сумку, выпил келих оковитой с Григорием, поговорил с ним о том, что ждет Украину, после чего лег на один из двух топчанов и провалился в сон без кошмаров.

Чинадиево, Мукачево и немного Ужгород

В шесть часов утра, во вторник, 16 марта, Максим сердечно попрощался с приютившим его сторожем и Свиржем, спустился к озеру в поселок, где приклеил аккуратные усы и надел очки с простыми стеклами без диоптрий. В переполненной, по обычаю, маршрутке-курятнике, шедшей по скользкой дороге под углом в пятнадцать градусов, он доехал до Бобрки, а оттуда на такси добрался до Нового Раздела и в Розвадове успел сесть на Львовскую электричку до Мукачево. Внимания на него никто не обращал, и историк, убаюканный каменным спокойствием Свиржа, на какое-то время утратил чувство опасности.

В Стрые и Сколе в вагон сели несколько человек, не вызвавших опасений Максима, взявшего из передвижного буфета хороший кофе и пирожок с маком. Электричка на минуту остановилась в Славском, плавно тронулась с места и въехала, наконец, в долгожданное Закарпатье.

Историк встал с места, собираясь выбросить в урну стаканчик из-под кофе, и в конце вагона увидел парня в камуфляже, который ему сразу не понравился. Парень внимательно оглядывал всех двенадцать пассажиров вагона, посматривая в какую-то бумажку, очевидно, с приметами. Он остановил взгляд на вставшем со своего места Максиме, а потом перевел его чуть выше, где на полке лежала дорожная сумка, со всей дури положенная туда московским историком при посадке. Сумка издали была похожа на длинный шоколадный батончик, и ее у Максима не раз видели Гривна и Барыло, в Раде и в поезде.