Призраки балета

Вторая беременность окончательно убедила ее в лживости и некомпетентности медицины. Во-первых, как ее пугали бесплодием после первого аборта – и вот, пожалуйста! Во-вторых, вся эта контрацепция, не дающая стопроцентной гарантии – что это такое?!

Сплошной обман, замазанный гримом научных слов.

Тогда она все-таки решила все рассказать мужу: невозможно было держать это в себе, хотелось выплеснуть на кого-нибудь свое отчаяние и хоть упрекнуть его, в конце концов! Советоваться с ним она, разумеется, не собиралась – впереди были Аврора, и Золушка, и очередные гастроли.

Муж был озадачен и дипломатичен.

Сейчас, наблюдая, как он в качестве главного хореографа улаживал конфликты, принимал устраивающие всех решения и сводил на нет противоречия и театральные склоки, Мельтем всегда вспоминала тот разговор. С одной стороны, конечно… с другой стороны, понятно, что… решать, разумеется, тебе… риск, разумеется, есть, но…

Сейчас было совершенно ясно, что во всем виноват муж.

Если бы тогда он настоял, она сохранила бы ребенка, и не было бы потом ни долгого гормонального лечения, ни последовавшей за ним полноты, ни ощущения пустоты и бессмысленности оставшейся части жизни.

На поклон давно выходили другие, и Мельтем, как ни старалась, не могла заставить себя радоваться их успехам, даже если они были ее ученицами. И полюбить их она тоже не могла: маленькими они напоминали ей о неосуществленной возможности иметь собственных детей, подросшими превращались в соперниц.

Соперниц вдвойне – на сцене и в сердце мужа.

Каждое утро, выходя с ним вместе из дома, с тем чтобы расстаться на автостоянке до вечера, она изо всех сил старалась выглядеть как можно привлекательнее, натягивала модные пиджачки и неудобные длинные сапожки, пудрилась, красила глаза, причесывалась – как будто этим могла защитить свою жизнь от вторжения их молодости, свежести и наглости.

Их таланта. У Пелин, в отличие от многих балетных девчонок, которых она учила в консерватории, а потом передавала в театр, талант был. И было упорство, и трудолюбие, и честолюбивое желание быть первой, и все данные, чтобы это желание осуществить.

Мельтем выделила ее сразу, когда только начала преподавать. Тогда ей хотелось стать хорошим педагогом, вырастить этих девочек, заменив ими тех, своих, нерожденных.

И Пелин как нельзя лучше подходила на роль любимицы.

Господи, как же давно это было! С тех пор Мельтем успела возненавидеть эту девчонку, так возненавидеть, что сейчас с трудом заставляла себя делать печальное лицо и смотреть на ее фотографию.

– А почему вы здесь? – спохватилась она, отдавая пианистке газету. – Разве они закончили?

– Нет, конечно. Они под запись работать будут, Нелли нас с Цветаном отпустила.

Мельтем понимающе кивнула, постаравшись не выдать никаких эмоций.

Она прекрасно знала, что это означает. Ссоры Нины и Нелли были постоянной темой рассказов мужа о классах и репетициях. Пожилая дама была не очень хорошей пианисткой, разучивать новые для себя вещи не желала, играла по старинке, не подстраиваясь под требования педагога, и если со спокойным и философски равнодушным к работе Ринатом она еще как-то ладила, то после приезда Нелли положение ее пошатнулось.

Шумная Нелли рвала и метала, ежедневно жаловалась Шевкету, ругалась на глазах у всей труппы и говорила Нине по-русски что-то такое, что, судя по выражению лиц их обеих, не принято говорить в приличном обществе. Артисты откровенно наслаждались конфликтом; Ринат встал на сторону Нелли, потому что недолюбливал сплетницу Нину; Нелли все чаще просила играть болгарина, и Шевкет начинал опасаться, что скоро ему придется искать другого пианиста. Сначала он думал, что капризная Нелли преувеличивает, однако, услышав, как Нина пытается играть па-де-де, признал ее правоту.

«Мужа ее убрали, надо и от нее избавляться, – говорил он Мельтем по дороге домой. Мельтем любила эти поздние возвращения на ту сторону залива, когда муж наконец-то принадлежал ей одной. Нет, конечно, его мысли все равно в театре, но сам-то он здесь, с ней, а не с этими девчонками, и он ей все рассказывает, делится с ней своими заботами и проблемами, и скоро они приедут домой… может быть, и правда, у него никого нет и все хорошо… – Это старая школа, их по-новому работать не заставишь. И учиться ничему не хотят, и гонору столько! Нелли, конечно, ко всему тут у нас придирается, но в данном случае…»

Значит, и сегодня Цветан играл с самого утра, и Нелли его отпустила, отправив заодно с глаз долой и надоевшую ей Нину.

– А что полиция? – пора заканчивать перерыв, но Мельтем не могла удержаться от вопроса. Она нервничала и боялась, ей надо было хоть что-нибудь узнать!

– А что они могут? – хмыкнула Нина. – Спрашивают одно и то же, а дело не двигается. Кстати, выяснили, с кем она из театра в тот день ушла.

– Выяснили? – ахнула Мельтем. Надо срочно позвонить, рука машинально потянулась к сумке, хотя никакой сумки у нее сейчас не было. Господи, сумка же в кабинете, и телефон там же, может, он уже звонил, и не раз, а она ничего не слышала, занимаясь с этими маленькими лебедями!