Призраки балета

Напряжение, и так не покидавшее театр и репетиционные залы, достигло, казалось своего апогея. Каждый день с утра класс, потом репетиции, последние примерки костюмов, прогоны на сцене, ссоры из-за незаконченных (через два дня уже – когда же, наконец?!) декораций, установка света, бесконечные согласования, короткие нервные вспышки солистов, пререкания с дирижером (к многочисленным танцорам добавился еще и оркестр!), снова прогон до позднего вечера – и над всем этим спокойная высокая фигура главного хореографа, каким-то чудесным образом ухитрявшегося быть одновременно в нескольких местах и не терять самообладания.

Теперь Кемаль прекрасно разбирался в сюжете «Лебединого озера», в последовательности актов и выходов солистов, он узнал много лишнего об особенностях освещения и работы балетного дирижера, он почти с восхищением наблюдал за Шевкетом, напоминавшим ему полководца или опытного капитана попавшего в шторм корабля.

Хотя он думал, что наблюдать ему нужно за совсем другим человеком.

Он наблюдал и не верил сам себе: не может быть, чтобы это и был убийца, он ведет себя как обычно, он работает, все его мысли о премьере, и ни о чем другом… может, я ошибся? Или он так спокоен и равнодушен, потому что знает, что доказать ничего невозможно? Ведь то, что Кемаль нашел (да-да, вот оно, неужели все так просто?!) подтверждение своим догадкам, не годится даже для предъявления обвинения, а не то что для суда.

Но он нашел и не спускал с него глаз: вдруг он чем-нибудь выдаст себя, скажет что-нибудь необдуманное, – хотя его надежды на это таяли с каждым проведенным в театре днем. У них у всех железные нервы, да, они могут вдруг взволноваться из-за пустяка, могут шумно и демонстративно поссориться, могут выплеснуть накопившееся напряжение резкими и злыми словами или слезами, но в главном они тверды – танцевать во что бы то ни стало. Танцевать: вступать вовремя, несмотря ни на что, танцевать с растянутыми связками, со стоптанными в кровь ступнями, с истерзанной душой и разбитым сердцем, танцевать и улыбаться… философия show must go on побеждает все.

Так, наверно, и будет на премьере, однако сейчас, все, кроме невозмутимого Шевкета, были, казалось на грани нервного срыва.

– Лиза! Лиза! – слышалось со всех сторон, и Кемаль с удовольствием смотрел, как переводчица, быстро войдя в курс дела, иногда даже не обращалась с вопросами к тому, кому их задавали, только поворачивалась для вида, а отвечала сама.

В последние дни Лиза, отправив детей в школу, приезжала в театр, как на работу, и проводила здесь по три-четыре часа, отменив по возможности другие свои дела. Обходиться без переводчика было трудно, английского языка не хватало, немного знающие турецкий Ринат и Цветан были нарасхват, но все сложные и важные случаи во избежание неверного истолкования доставались Лизе.

А сложным и важным, по мнению каждого участника этого околобалетного священнодействия, было именно то, чем он сам в данный момент занимался.

– Лиза! Скажи ты ему! Я не понимаю, как можно до сих пор не привезти декорации! Два дня осталось, он, что, у вас волшебник?! Завтра генеральная, а для дворца ни черта не готово… что значит «сохнут еще»?! Где они, блин, сохнут?!

– Гинтарас, – в который раз четко выговаривала Лиза, – успокойся, пожалуйста. Я тебе говорю: мастерская далеко, а погода сам видишь какая. Ничего не сохнет. Да, можно было месяц назад все сделать, но – увы! У нас здесь все всегда в последний момент. Шевкет говорит, что все привезут к вечеру или, в крайнем случае, завтра. Еще целых два дня, все успеете. Посмотри лучше, как они опять озеро осветили!

– О господи, сколько можно! Объясни ты ему, что я хочу! Почему он справа может так осветить, а слева нет?!

– Я уже говорила, сейчас еще раз скажу.

И она побежала к осветителю, а через некоторое время, добившись нужного Гинтарасу оттенка озера, подсела к Кемалю, наблюдательный пункт которого помещался в последнем ряду партера.

– Устала, два часа уже кричу. Пойдемте чаю выпьем, сейчас, кажется, я им не нужна: первый акт, в нем почти все готово, даже свет. Как вам этот кошмар? У меня иногда такое впечатление, что русские не понимают по-русски, а турки по-турецки, – улыбнулась она.

Наверно, ей хотелось спросить про расследование и про зонт, разве она не имела на это права, добровольно придя ему на помощь? Но она ни о чем не спрашивала, и Кемаль был этому рад, потому что все равно не мог бы ничего ответить.

Они вышли в темное фойе и открыли высокую тяжелую дверь, ведущую за кулисы. Здесь была ожидаемая суета и беготня, и артисты, кто в костюмах, кто без, и что-то куда-то несущие люди; здесь стоял ровный гул, какой бывает от множества слившихся воедино реплик, и в него врывались иногда обрывки музыкальных фраз и нестройные звуки настраивающегося оркестра – и правда, кошмар!