Призраки Иеронима Босха

Обдумав все хорошенько, Гисберт Тиссен решил отправить мужчину в банке в небеса – тем же путем, каким улетела Аалт ван дер Вин. Для этого он в полночь вышел из дома и, таясь, пробрался на площадь перед собором Святого Иоанна. Там он подбросил банку вверх и прошептал в виде напутствия:

– Лети!

Банка поднялась в воздух ровно на ту высоту, на какую у Гисберта хватило сил ее подбросить, после чего устремилась прямехонько на мостовую. Она бы разбилась, выпустив на волю вместилище всех болезней, если бы Гисберт, совершив немыслимый прыжок, не ухитрился ее поймать.

Еще дважды он пытался запустить Фритта Верстеега в воздух, но с одинаковым результатом: банка поднималась вверх и тотчас падала.

Тут-то Гисберт Тиссен и понял наконец, что Аалт ван дер Вин любила Петера Схейве истинной любовью и что именно эта любовь и позволила им улететь. Иначе эти любовники бы тоже рухнули на мостовую в стеклянной сфере, и Аалт поранила бы свои нежные ручки, а негодяя Петера Схейве осколки изрезали бы насмерть. Однако ничего подобного не произошло.

Что касается Фритта Верстеега и Мааф Аартс, то оба они оказались безмозглыми и бессердечными и обладали лишь зачатками человеческих чувств; душой же, устремленной к небесам, не обладали вовсе, поэтому и улететь не могли.

И, следовательно, Гисберт Тиссен мог либо закопать их где-нибудь на перекрестке дорог, либо отнести в свою лабораторию и заботиться о них до конца дней, скрывая к тому же их существование от всех, включая служанку. Что, в свою очередь, освобождало его от обязанности жениться, ибо жена непременно добралась бы до лаборатории и увидела бы там все это.

Так вот и вышло, что Фритт Верстеег и Мааф Аартс в стеклянной банке поселились в доме главы медицинской гильдии. Постепенно глава привык к ним, и ему даже нравилось о них заботиться. Пробку он давно вынул – у его постояльцев не хватало ума выбраться из банки, не говоря уж о том, чтобы сбежать. Когда наставало время уборки, Гисберт вытаскивал из банки вместилище всех болезней вместе с ягодой и сажал его в таз. Затем отмывал банку и самого Фритта Верстеега. Ягода обычно хихикала и уклонялась от купания, но и ей перепадала своя порция чистой воды. После этого они возвращались обратно и там с облегчением сворачивались клубочком.

Временами Гисберт Тиссен изучал действие лекарственных препаратов, изгоняя из маленького тела Фритта Верстеега очередную хворь. И иногда ему это удавалось, а иногда нет, но глава медицинской гильдии никогда не отступал от своей цели.

Часть четвертая «Стог сена»

Из записок Сарториуса, основателя братства Небесного Иерусалима Святого Иоанна Разбойного

Всякая плоть есть трава

Вот как все началось.

Гунтельм Лохнер – он был крестьянин.

Но не бедный какой-нибудь крестьянин из захудалой деревеньки, а очень даже зажиточный, и жена у него была толстенькая, как откормленная свинка, и столь же благочестивая, и сынки с их женками, и дочки с их муженьками – все были как на подбор, работящие и сытенькие, поэтому глаз Господа отдыхал на них, но никогда подолгу не задерживался: им и помощь-то ни от кого не была нужна, они сами прекрасно справлялись со всеми трудностями и недугами земной жизни.

И вот как-то раз накосил Гунтельм травы и высушил ее под солнышком. Солнышко светило на эту траву совершенно бесплатно и высушило ее до состояния душистого сена тоже вполне бескорыстно, уж такое это солнышко, добрая душа, да и Господь молодец – постарался такое создать.

Вот прибыл Гунтельм на свое поле со своими сынками, их женками, с дочками и их муженьками, только жена его, толстенькая и гладенькая, дома оставалась, обед варила.

Навалились все дружно на работу, собрали сено в огромный стог и повезли его по большой дороге, к своей усадьбе, для своих коровушек.

Едут-едут, сверху Гунтельм сидит, сбоку весь его приплод шагает, у женщин в руках мешки, у мужчин на плечах вилы, все довольные идут, песни поют.

Идет навстречу монах: четки колено обвили, на левой ноге сапог, на правой – рваная сандалия.

– Эй, добрый человек, подвези! – просит он и лезет, не получив согласия, на стог.

– Да кто ты такой, зачем на наше душистое сено своими грязными ножищами ступаешь? – закричали мужчины и женщины из потомства Гунтельма – и давай бить его мешками да отгонять вилами.

– Я ученый человек, магистр Злословия! – закричал монах. – Не бейте меня, ведь я людям великую пользу приношу.

– Какую еще пользу, если ты сено наше пачкаешь? – заворчал Гунтельм.

– Я сбоку пойду, дозвольте хотя бы за край телеги держаться, – смирился монах.

– Держись, но не вздумай сено воровать, – сказал Гунтельм. – Учти, я следить буду. Если хоть краем глаза что-то замечу – сразу тебе пальцы отрублю.

– Договорились, – сказал монах.

– Что это за наука такая – Злословие? – спросил младший из сыновей Гунтельма.