Призраки Ойкумены

Лардиг кивнул. Углубляться в детали он не стал. В биографии режиссера, особенно — в юности Монтелье, хватало белых пятен. Расспрашивать без приглашения означало наткнуться на глухую стену молчания. Лардиг махнул рукой вслед странной помпилианке, ставя точку в обсуждении скользкой темы, и полез во внутренний карман пиджака. Движение открыло случайному взгляду наплечную кобуру с парализатором. Монтелье не сомневался, что при необходимости Лардиг без колебаний пустил бы оружие в ход. В биографии Клемента Лардига, одного из лучших критиков арт-транса Ойкумены, тоже хватало белых пятен.

— Вот, — Лардиг включил коммуникатор в режиме аудиоплеера. — Вы просили, я нашел. Качество устраивает?

С минуту режиссер слушал ангельский хор.

— Из костра пылающего взываю к Тебе, из сердцевины пламенной, — повторил он, когда началось органное соло в фа миноре. — Ибо надеюсь не на силу рук и крепость власти… Псалом шестнадцатый: «Единой надеждой живу».

— Зачем вам эта мура?

— Хочу использовать в качестве основной темы. Мура? Это любимый псалом Луиса Пераля. Если и сын неравнодушен к шестнадцатому псалму, я буду считать, что мне повезло.

И Монтелье повторил еще раз:

— Ибо надеюсь не на силу рук и крепость власти…

* * *

Она шла как в тумане. В красном сыром тумане, насквозь пропитанном запахом свежего мяса. Кто-то уступал ей дорогу, о чем-то спрашивал, убирался прочь. Не мой день, бормотала Эрлия-вторая. Сегодня не мой день. Не твой, соглашалась Эрлия-первая. Не мой день, нет, не мой… День мерк, превращался в мглистый омут — немой день, безъязыкий, лишенный дара связной речи.

Эрлии повезло. Орбитальный переполох, отмена рейсов, временная блокада околопланетного пространства — в комплексе «Тафари», да и по всей Китте многие женщины самого разного возраста и внешности брели наугад, вслепую, так, словно внезапно упали под шелуху — в иллюзорный мир волнений, переживаний, беспокойства за родных и близких. Останавливать каждую, вникать в проблемы, когда своих больше, чем хотелось бы — пустое занятие. В истерике не бьется? Не требует чудес от первого встречного? Ну и ладушки.

— Объект, — бормотала Эрлия. — Ботва…

Вопреки очевидному, слова теряли всякое различие. Единое звучание, единый смысл.

— Объект…

Мимо по аллее пронесся мальчишка на роликах.

— Ботва…

Мальчишка почти лег на крутом вираже. Ошибись он хоть чуточку — врезался бы в парковую скамейку. Выходя из виража, юный гонщик пронесся мимо грязно-желтой статуи безгривого льва, украшавшей обочину аллеи, и с радостным воплем ускорил бег. Скамейка, машинально отметила Эрлия. На скамейке — пожилой гематр с тростью. Я уже была здесь. Интересовалась объектом. Мар Дахан ничего не сказал мне; не скажет и сейчас. С кем он беседует? Голова, бритая наголо, стройная фигура спортсменки, знакомый профиль…

— Госпожа Штильнер? Как хорошо, что я встретила вас!

Со всех ног Эрлия бросилась к Джессике Штильнер. На ходу, управляемая Эрлией-первой, она превращалась в блондинку-журналистку, восстанавливала контроль над собой. Присутствие упрямого тренера ничего не значило. Джессика могла что-то знать про объект. Обязана была знать! Мельчайший шанс, крупица, тень шанса — волчица шла по следу.

— Вы спасете меня! Госпожа Штильнер, вам, конечно же, известно, куда пропал ваш спарринг-партнер! Госпожа Штильнер…

— Господин Штильнер, — поправил Эзра Дахан.

Он сидел в той же позе, что и раньше. Вернее, принял эту позу, едва Эрлия приблизилась к скамейке. При виде осанки старика, положения его рук, от ног, сдвинутых плотней, чем принято у мужчин, Эрлию мучила плохо осознанная тревога. Стараясь держаться так, чтобы Джессика Штильнер находилась между ней и стариком, обер-манипулярий Ульпия не сразу поняла, что говорит старик. А когда поняла…

— Давид Штильнер, — сухо, без малейших признаков дружелюбия, представился юноша. В том, что это юноша, у Эрлии больше не осталось сомнений. — Мы с Джессикой близнецы.

Он провел ладонью по лоснящемуся черепу:

— Я побрил голову. Хотел разыграть сестру…

Ты рехнулась, уведомила Эрлия-первая Эрлию-вторую. Тебя надо запереть в психушку. Ты не отличаешь мальчика от девочки, ты боишься дряхлого гематра, греющегося на солнышке… В сопляке, остригшем волосы ради розыгрыша, тебе мерещится черт знает что. Он меня боится, огрызнулась Эрлия-вторая. Щенок видит меня впервые и боится так, что вот-вот нагадит в штаны! Он в панике! Возможно, предположила Эрлия-вторая, он боится помпилианцев. Фобия, заметил бы режиссер Монтелье. Обычная распространенная фобия.

— У вас все? — с резкостью, подтверждающей гипотезу фобии, бросил Давид. — Мы с мар Даханом хотели бы остаться наедине. Если у вас дело к моей сестре…

Он осекся. Лишь теперь молодой человек сообразил, что у этой помпилианки — помпилианки! — есть дело к его сестре.

— Что вам нужно от Джессики?! Что?!

И Давид зарычал.