Призраки осени

«Кристина, почему ты не пришла?» – этот вопрос пульсировал в голове Шейлы, и в такт ему из глаз пытались пробиться слезы, но не находили ни источника влаги, ни нужного русла. Шейла не замечала, как разматываются и остаются в пыли небрежно пришитые парусиновые ленты, как метят ее путь гензелевские крошки из ваты, скрепок и пуговиц, как под тяжестью комкастого хлопка провисает левый бок. У Шейлы была живая душа. Она искупала любые огрехи Пигмалиона.

«Если бы ты пришла, – ворочала булыжниками мыслей Шейла, – со мной этого не случилось бы!» Прекрасный юноша ждал не ее, покорную, простившую, по-прежнему готовую на все, а эту задаваку. Ну, ничего, сжала кривые кулаки Шейла, я найду ее. Она за все мне ответит!

Спустившись с холма, Шейла отправилась не налево – в сторону дома, а двинулась прямо, через парк. В центр. Шейла не знала, который час. Предательница должна быть дома. Сидит у телевизора и не подозревает, что возмездие близко.

На перекрестке Шейла бездонно задумалась и замерла.

Сделала шаг.

И ее сбил грузовик.

Легонькое тело взлетело над землей на восемь футов. Обочина несколько раз хлопнула по спине и груди. Шейла обнаружила себя в крайне бесстыдном положении: шею свернуло набок, ноги закинуло выше головы, из дыры на груди торчит коричневый угол, то ли кусок дерева, то ли рваная рана. Шейла с удивлением увидела, что кожа порвалась по швам, как брюки, и из длинных тонких порезов почти не бежит кровь, но торчат какие-то спицы, проволока или солома.

– Ты жива?! – подскочил пунцовый от ужаса водитель машины. «Никогда не видела таких белых глаз», – шевельнулось в груди у Шейлы.

– Матерь Божья, Езус Мария, – причитал мужчина, подхватывая тело на руки, – ты дышишь! Не умирай, прошу тебя, дочка! Не губи! Не торопись! Я здесь! Подожди! Я здесь!

Лампы играли в чехарду с кремовыми плитами. Колеса шуршали прибоем. Рокотом гальки по пляжу. Потолок скользил над головой, как плоское рукотворное море. «Я никогда не видела дельфинов, – что-то скользнуло по щеке. Шейла испытала облегчение. Все в порядке. Наконец-то плачу. И услышала брезгливый вопль, что-то про тараканов, но продолжила баюкать вкусную мысль. – Вот бы сейчас розовый дельфин вынырнул из этого моря».

Из моря вынырнул спасательный круг, который зажегся ровным бестеневым светом. Над Шейлой склонилось внимательное лицо с узкой бородкой и в очках с тонкой оправой.

– Кроха, – очень по-доброму, так всегда говорил папа, – я не сделаю тебе больно.

После чего вспорол ее от груди до паха.

Доктор Добро

Саймон Глотвик хотел дарить людям тепло и радость.

После медакадемии он попал на стажировку в детскую психиатрическую лечебницу и с некоторой гордостью и самопожертвованием взвалил на себя крест служения увечным душой детям.

Подвижничество Саймона закончилось в тот момент, когда, чихая от облаков пыли, он перелез через баррикаду из матов и наткнулся на тело тринадцатилетней Сары Беббидж. Он поклялся тогда, закутывая труп в грязные тряпки, громыхая колесами тележки по пути в морг, чувствуя холод прозекторского стола, сжимая скальпель, отправляя останки в печь, что найдет, докопается, разберется!

Третья смерть заставила его бежать.

Он не мог смотреть себе в глаза. Зеркало и так показывало ему кого-то другого. У Саймона Глотвика были медно-каштановые вьющиеся волосы, а призрак, не выдерживавший взгляда в упор, был седым до волоска.

У тех смертей не нашлось общего корня.

Саймон клялся, что разыщет подонка и расквитается с ним. Он приготовился лично разрешить все вопросы на Страшном суде, настолько его ранила больничная трагедия.

Дух Саймона оказался деревом, не сталью.

Вера надломилась. Отчаяние заползло в висок и тикало там безумолчным пульсом.

Сутками колесил Саймон по городу и нарывался на неприятности. Самую крупную, что ему удалось сыскать, звали морфин. Саймон перестал спать, высох до комплекции скелета, порвал с девушкой, с которой встречался с колледжа.

У него, прежде знавшего дом, работу и любимый итальянский ресторанчик подруги, появились новые места.

Район психиатрической лечебницы Саймон закрыл для себя навеки. Ему казалось, там царят вечные сумерки, люди глупы и болезненно-бледны, а вокруг пансионата рыщут стаи одичавших собак. Саймона очаровал порт, вонючий, шумный, дребезжащий тысячей цепей и механизмов. Саймон наказывал себя этой клоакой. Растворял личность в хаосе, как в кислоте. На холме Кривой Нос Саймон летал. Именно здесь, под одноименным деревом, он впервые наколол дорогу к Богу. Под этим холмом его избили до полусмерти, отправив на больничную койку на полгода.

Провидение не слепо, просто временами ему нужно спать.

Саймон вышел из больницы целеустремленной рухлядью. Теперь он знал, куда идти и в какую точку бить. Безносая шагала за юношей след в след, иногда забегала вперед, дергала за титановые штифты в костях, подцепляла ногтем селезенку, тянула сквозь ребра сердце.

Боль дала силы выпрямиться. Горб, выросший на хребте его судьбы, был разочарован. Саймон прошел переподготовку и утонул в неотложной хирургии.

Руки не дрожали.