– Сейчас груз! – проревел чей-то знакомый голос. Стопы вырвало из суставов. Казалось, кто-то вбил в лодыжки по раскаленному крюку. Вопль ринулся наружу и встал в горле распухшим комом. Немота душила Ньютона, но он был ей благодарен. Мир не должен знать таких криков.
– Ползи! – рычал знакомый некто. – Выбирайся! На меня! На меня!
Ньютон скулил и подчинялся. Он полз сквозь частокол переломанной мебели, через лес корабельной доски, сочился в щель между бортом и иллюминатором, торил путь сквозь щепу и жестяные обручи. Это оказалось не так уж сложно.
Снаружи поджидал свет.
Он держал смутно знакомого карлика в тесном строю из десятка рук. Над ними возвышался оголенный аквариум, и тварь взирала на Ньютона единственным глазом. Горячо. С жадной любовью.
Но пристальней всех на Рэнджа смотрел Кобольд.
– Сильнее прочих грехов человечества, – без толики пафоса сообщил он, – я уважаю предательство.
Гистас извивался в руках карликов, пытался вырваться, но даже его мощь пасовала.
– Семья нерушима. Стоит тебе оступиться и пойти против нее, и она тебя задушит. Обязана поступить так.
– Не бойся! – неожиданно улыбнулся Гис. – Убить – это не навсегда.
– Поэтому, Иуда, мы выпустим наружу не только кишки, но и душу.
– Такое не под силу никому.
– Все по рукам, если ты – Бог.
Ньютон видел, как осунулось лицо силача. Они не стали друзьями. Рэндж никому не был другом. Но чем-то увлек Гистаса. Показал пример истинной боли? Разрешил бороться за идеал? Был забавным посмешищем? Ньютон вспомнил руки, которые лили ему в рот застоявшуюся воду, принуждали пить. Оживляли.
Гистас терпел и скалился, карлики держали его, а Кэтрин приколачивала руки и ноги к трамплину, с которого когда-то ныряли в пылающий бак гимнасты. Молоток Кэтрин отбивал тот же ритм, за которым ее застал Ньютон возле бочки.
Тварь в аквариуме плавно поводила руками в такт.
Рэндж неприятно поразился, какой худой она стала. Монстр напоминал змею, выросшую до шести футов, с тонкими, как лапша, щупальцами. «Она высыхает! – выскочил на поверхность пузырь и лопнул. – Что-то идет не так».
Гистас оторвал голову от доски, впился взглядом в широкие шляпки гвоздей. Весь арсенал его внушительных мышц набух, вызывая в памяти дни, когда Гистас развлекал ребятишек, жонглируя огромными гирями.