Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

Мы провели вместе приятнейший день. Я помог обработать массивный ствол дуба, который превратился в идеальный профиль с квадратным сечением, после чего мы распилили его на доски толщиной пять сантиметров. Пила оглушающе ревела (на нас были защитные наушники), но запах свежераспиленного дуба буквально опьянял. Вечером я вернулся в Лондон, словно охотник, возвращающийся домой с добычей.

Моей добычей на сей раз были дубовые доски, привязанные к багажнику на крыше старенького «Сааба»: мы с ним наездили более 320 000 километров, и за всю свою жизнь он сломался лишь дважды. Чудесная машина; к сожалению, таких больше не выпускают.

Багажник просел под тяжестью дерева, поэтому я старался ехать медленно и аккуратно.

Наутро я отправился забрать свой велосипед из велосипедной лавки в Уимблдонской деревне, как ее теперь принято называть, на вершине Уимблдонского холма. Брайан, местный слесарь, присматривал за моими велосипедами на протяжении почти тридцати лет.

— Боюсь, лавку придется закрыть, — сказал Брайан, когда я с ним расплатился.

— Что, коммунальный налог стал неподъемным?

— Да, мне он не по карману.

— А сколько вы здесь проработали?

— Сорок лет.

Он попросил меня написать рекомендацию, на что я с радостью согласился. Он был безоговорочно лучшим, самым толковым велосипедным мастером из тех, с кем мне довелось иметь дело.

— Уже нашли другую работу? — поинтересовался я.

— Водителем автофургона для доставки заказов. — Он состроил недовольную гримасу. — Я раздавлен, я совершенно раздавлен.

— А ведь я еще помню времена, когда в деревне были настоящие магазины. Ваш последний, — вздохнул я. — Сейчас тут сплошь винные бары да модные бутики. Вы видели бывшую больницу вниз по дороге? Я когда-то работал в ней. Теперь там жилье для богачей. Все сады застроили, наверное. Место было слишком красивым, чтобы оставить его какой-то больнице.

Мы пожали друг другу руки, и я неожиданно для себя обнял его, хотя такие порывы мне обычно не свойственны. «Два старика, утешающих друг друга», — подумал я, спускаясь на велосипеде с холма. Лет двадцать назад мы с семьей жили в доме, расположенном на склоне холма, ближе к середине подъема. Позволить себе один из огромных викторианских или эдвардианских особняков, красовавшихся на вершине, могли разве что банкиры и, может быть, отдельные адвокаты. А разведенным хирургам приходится ютиться у подножья холма, где я, собственно, сейчас и проживаю, если не уезжаю в Оксфорд или за границу.

Дубовым доскам предстояло шесть месяцев сохнуть при комнатной температуре, прежде чем я смогу что-нибудь с ними сделать. Поначалу я обвязал их ремнями, чтобы они не покоробились, и оставил в гараже с протекающей крышей (еще одна конструкция, созданная моими руками), а позже перенес в дом для дальнейшей сушки.

К тому времени, как я вернулся из Непала, дерево высохло достаточно для того, чтобы приступить к работе с ним.

Почти двадцать лет назад, когда мой первый брак развалился на части и мне пришлось покинуть дом, я приобрел в ипотеку небольшой дом у подножия Уимблдонского холма — типичное для XIX века строение: две комнаты на первом этаже, две на втором и пристройка позади.

Раньше дом принадлежал ирландскому строителю, однако после его смерти вдова решила распродать имущество. О том, что дом выставлен на продажу, я узнал от ее соседей — моих очень хороших друзей. Таким образом, жилье досталось мне в комплекте с лучшими соседями, о каких только можно мечтать, просторным неухоженным садом и большим гаражом, к которому от дома вела тропа. В течение следующих восемнадцати лет я подверг дом «интенсивной программе улучшения жилищных условий»: превратил гараж в гостевой дом (своего рода) с подземной ванной и туалетом, устроил в саду мастерскую и переоборудовал чердак. Большую часть работы я выполнил собственноручно. Подземная ванная комната поначалу показалась мне удачной идеей, но ее по щиколотку затапливает грунтовыми водами, когда отказывает насос, который пришлось установить под ней.