Призванный хранить

— Ничего себе «полдня пути», — проворчал Баттхар. Удивительно, но он меньше всех пострадал при недавнем спуске кувырком — всего-то пара синяков и царапин, не особенно серьёзных. Зато уж кряхтел, стонал и жаловался на судьбу — за всех троих. — Целую ночь неслись сломя голову. Спасители, вашу мать. И брода-то вашего что-то не видно. Может, Заур напутал?

Лоза дёрнулся, но, совершив христианский подвиг смирения, промолчал.

— Мы не бежали, — устало проговорил Антон. — Мы шли, и довольно медленно. И дважды останавливались, потому что тебе, видите ли, надо было отдохнуть.

Ночь, можно сказать, спасла их: опустилась и укутала чёрным покрывалом, как обычно бывает в горах, неожиданно и быстро, словно выключили свет в квартире. Они слышали, как перекликались монголы, прочёсывая окрестности с факелами в руках, видели, как они сбились в кучу на вершине горы, у пролома, как спустили одного, самого лёгкого, на верёвке внутрь пещеры. Как взвизгнул от злости их предводитель и, кажется, рубанул кого-то из подчинённых саблей, вымещая ярость. Вот так и на тебе выместит ярость твой славный каган, злорадно подумал Антон, осторожно наблюдая за монголами из щели меж валунов. Непременно выместит, если посмеешь вернуться без добычи. И вряд ли ты умрёшь от сабли — тебе перепилят шею деревянной пилой или сбросят в яму с гадюками...

Потом Антон выскользнул из своего укрытия, сделал знак спутникам, и они втроём кинулись прочь. Как они ухитрились не свернуть себе шеи, мчась, как антилопы, по сильно пересечённой незнакомой местности, да в кромешной тьме (ночь выдалась ненастная, с тучами и нудным моросящим дождиком), осталось для Антона загадкой.

С рассветом они уже не бежали — плелись, еле переставляя ноги. Антон крепко сжимал саблю, что оставил ему Сандро. Правда, она представляла собой грозную силу лишь в умелых руках — ну да ничего. Он уж постарается подороже продать свою жизнь.

Что-то изменилось в нём с гибелью Заура. Он особо не прислушивался к себе, но чувствовал: прежнего Антона Изварина больше нет. Того Антона — вроде бы достаточно взрослого и самостоятельного (однако время от времени стрелявшего у родителей десятку до стипендии), в меру неглупого, в меру спортивного (то есть, по его собственным понятиям, не хлюпика), но не совершившего в жизни ни одного значительного поступка и никогда не отвечавшего ни за кого, кроме себя. Да и за себя, если вдуматься...

Вместо него появился на свет иной человек, никогда не видевший метро и не пробовавший хот-дог с кока-колой. Понятия не имеющий, что такое спасательная служба, и руководствующийся в жизни одной нехитрой дилеммой: убей — или умри сам.

Этот мир наконец-то узнал его. И принял как равного.

Река, о которой упоминал Заур, звалась Ингури.

Рассказывают, что много веков назад, когда мир был другим, в этих местах было большое селение. И жила в этом селении юная девушка по имени Ингури. Многие мечтали назвать её своей женой, ибо Ингури была так красива и стройна, что месяц по ночам спускался с небес, чтобы полюбоваться на неё. Любая работа спорилась в её руках, она лучше всех умела и убрать урожай с поля, и подкрасться к дикому зверю на охоте. И в воинских упражнениях ей не было равных даже среди парней, а это было немаловажно: времена были суровые, и коли нападал враг — некогда было разбирать, кому браться за оружие и защищать свой дом.

Пришла пора — и Ингури полюбила. Всем был хорош её избранник: и пригож собой, и силен, и ласков со своей нареченной, лишь мать девушки почему-то относилась к нему с настороженностью, а почему — не сказывала. Да Ингури и не послушала бы её. Свадьбу сыграли, как и положено, в месяц медового сбора. Построили молодые дом на берегу реки и стали жить душа в душу.

Однажды отправились молодые супруги в лес по берегу вдоль реки, вверх по течению. Вдруг видят: идут враги на их селение. Много врагов — целое войско. Ингури и её муж спрятались в высокой траве, скрыла их трава.

— Надо бежать в селение, — сказала Ингури, — предупредить, чтобы брались за оружие. Но супруг её неожиданно затрясся от страха и возразил:

— Нет, врагов много, и кони у них свежие. Нас догонят и убьют. Поэтому лучшее, что мы можем сделать, — это лежать тихо, и тогда нас не заметят.

Ингури смотрела на мужа с удивлением. И даже засомневалась: а не ошиблась ли она, не злые ли духи, приняв обличье любимого, навязались к ней в попутчики, а другой, настоящий её супруг в это время мечется в поисках суженой? Да нет. Вот он, рядом, можно дотронуться рукой. То же мужественное и красивое лицо, буйные волосы цвета густого мёда, то же тело, знакомое до каждого изгиба, до последней родинки и всё ещё волнующее, заставляющее её сердце биться быстрее. Вот только глаза...

Глаза были другие, потому что в них жил страх. И — странное дело — почти ненависть к ней, Ингури.

— Но ведь они убьют всех, — прошептала она. — Неужели ты...