Про это

Застыли докладчики всех заседаний,
не могут закончить начатый жест.
Как были,
                  рот разинув,
                                         сюда они
смотрят на Рождество из Рождеств.
Им видима жизнь
                                от дрязг и до дрязг.
Дом их —
                  единая будняя тина.
Будто в себя,
                        в меня смотрясь,
ждали
            смертельной любви поединок.
Окаменели сиренные рокоты.
Колес и шагов суматоха не вертит.
Лишь поле дуэли
                               да время-доктор
с бескрайним бинтом исцеляющей смерти.
Москва —
                   за Москвой поля примолкли.
Моря —
                за морями горы стройны.
Вселенная
                    вся
                            как будто в бинокле,
в огромном бинокле (с другой стороны).
Горизонт распрямился
                                         ровно-ровно.
Тесьма.
               Натянут бечевкой тугой.
Край один —
                        я в моей комнате,
ты в своей комнате — край другой.
А между —
                      такая,
                                 какая не снится,
какая-то гордая белой обновой,
через вселенную
                                легла Мясницкая
миниатюрой кости слоновой.
Ясность.
                Прозрачнейшей ясностью пытка.
В Мясницкой
                     деталью искуснейшей выточки
кабель
             тонюсенький —
                                          ну, просто нитка!
И всё
           вот на этой вот держится ниточке.

_Дуэль

Раз!
         Трубку наводят.
                                      Надежду
брось.
             Два!
                      Как раз
остановилась,
                          не дрогнув,
                                               между
моих
          мольбой обволокнутых глаз.
Хочется крикнуть медлительной бабе:
— Чего задаетесь?
                                    Стоите Дантесом.
Скорей,
               скорей просверлите сквозь кабель
пулей
           любого яда и веса. —
Страшнее пуль —
                                 оттуда
                                              сюда вот,
кухаркой оброненное между зевот,
проглоченным кроликом в брюхе удава
по кабелю,
                    вижу,
                               слово ползет.
Страшнее слов —
                             из древнейшей древности,
где самку клыком добывали люди еще,
ползло
             из шнура —
                                   скребущейся ревности
времен троглодитских тогдашнее чудище.
А может быть…
                             Наверное, может!
Никто в телефон не лез и не лезет,
нет никакой троглодичьей рожи.
Сам в телефоне.
                               Зеркалюсь в железе.
Возьми и пиши ему ВЦИК циркуляры!
Пойди — эту правильность с Эрфуртской сверь!
Сквозь первое горе
                                    бессмысленный,
                                                                   ярый,
мозг поборов,
                          проскребается зверь.

_{Что может сделаться с человеком!}

Красивый вид.
                          Товарищи!
                                             Взвесьте!
В Париж гастролировать едущий летом,
поэт,
         почтенный сотрудник «Известий»,
царапает стул когтём из штиблета.
Вчера человек —
                                 единым махом
клыками свой размедведил вид я!
Косматый.
                   Шерстью свисает рубаха.
Тоже туда ж!?
                          В телефоны бабахать!?
К своим пошел!
                            В моря ледовитые!

_{Размедвеженье}