Про Иону

Миша: «Бася Соломоновна, вы это Люсе говорили? Про войну?»

Бася Соломоновна: «Ну, говорила…»

Миша: «Бася Соломоновна, вы Людмилу Ивановну хорошо знаете?»

Бася Соломоновна: «Хорошо знаю».

Миша: «Так зачем же вы ей такие вещи передаете? Вова говорит, что она по всему Киеву рассказывает про то, что с Третьей мировой дело решенное и что у нее точные сведения. А Вова на оборонном заводе работает… И должность у него такая, что он со всякими тайнами военными связан. Да мало ли что… Вы же знаете, Люся не остановится. Она куда надо письмо настрочит, чтоб меры приняли насчет войны. А с Вовы спросить могут. На него же сразу подумают, что он военную тайну Люсе разболтал. Как же так вы, Бася Соломоновна, безответственно поступаете?

А от Вовы и ко мне ниточку протянут, вы же знаете, как это делается».

Бася Соломоновна оцепенела. Ужас объял ее. Она разрыдалась. И, сморкаясь в край коричневой, послевоенной (Второй мировой) кофты, запричитала:

– Мишенька, прости меня… Но ведь все говорят…

Миша припечатал:

– Теперь все говорят, Бася Соломоновна. Но первой сказали вы!

Бася Соломоновна гордо вскинула голову, и прозрачная капля повисла на кончике ее носа. «Вот именно, я, а не Люся!» Бася Соломоновна с трудом удержалась, чтобы не произнести это вслух.

Назавтра Бася Соломоновна отправилась в Киев. Она хотела поговорить с Люсей.

Люся божилась, что ничего никому «специально» насчет Третьей мировой не рассказывала. Только Фридочке – Вовиной жене. А уж кому Фридочка могла рассказать – дело темное. То есть ясно, что Фрида раззвонила всем. И конечно, своему дяде-зубнику. А у того клиентура ого-го.

Бася и Люся думали, как быть.

В комнату вошел Оврам. Женщины рассказали о Фридочке и ее поведении.

Оврам решил поехать к Фридиному дяде, которого отродясь не видел, и под видом обыкновенного пациента разузнать, что тому известно.

Фридин дядя работал на дому и принимал только по рекомендации. «Свои» со стороны Погребинских никогда у него не лечились и в глаза не видели, так как он брал большие деньги.

Сейчас же Люся позвонила Фриде и попросила адрес дяди для «одного своего хорошего знакомого начальника». Фрида дала.

Через полчаса все втроем – Оврам, Люся и Бася – были в приемной дяди. Оврам держался за щеку и натурально стонал. Его пропустили без очереди.

Через пять минут он выскочил из кабинета и, схватив женщин под руки, выбежал с ними на улицу.

Он рассказал, что только успел намекнуть насчет Третьей мировой, как дядя заорал, вытащил его из кресла и обозвал паникером.

Видно, Вова и с ним провел разъяснительную беседу.

Дело принимало серьезный оборот. Если Вова решился говорить на такую щекотливую тему с Фридиным дядей – опасность и в самом деле нависла над всеми, кто знал про начало Третьей мировой.

Оврам, Люся, Бася приехали домой и стали рассуждать.

Выяснилось, ко всему, что Люся делилась соображениями не только с Фридой. Но и с товарками у себя на обувной фабрике. И в очереди в молочной на Борщаговке. И в мясном магазине на Подоле – как раз хорошую свинину давали, очень уж долго стоять пришлось, не молчать же! И в галантерее на Крещатике. И на Бессарабке. И в больнице, когда сдавала Абрашины анализы. И в сберкассе на Печерске, когда платила за квартиру. И на автобусной остановке в Дарнице. И в метро, не помнит, на какой станции.

Ну и, конечно, Фридочке. Фрида рассказала дяде-зубнику и Вове. Вот и все.

Бася разволновалась. Весь Киев уже знал. И конечно, сам товарищ Шелест[25] в курсе.

Что касается Чернигова, то в тамошнем обкоме партии уж и подавно все было известно, потому что в одном доме с Басей Соломоновной жила теща обкомовского электрика и захаживала к ней за советом по перелицовке. И с ней про Третью мировую Бася, разумеется, беседовала.

А раз так – знали и в Москве. Не станут же такую информацию держать при себе начальники в Чернигове и в Киеве.

Однако информация просачивалась и в другую сторону. В Чернигове, где ввели в строй крупнейший в целой Европе камвольно-суконный комбинат и стояли две авиационные части, безусловно, действовали американские шпионы. Не говоря о том, сколько их обреталось в Киеве. Так что в самой Америке – от своих черниговских и киевских шпионов – наверняка прознали о том, что Бася Соломоновна разгадала планы Третьей мировой.

Но если всем все известно – значит, наши предупреждены и, стало быть, начеку. Так американцы, лишенные преимущества внезапного нападения, рыпнуться не посмеют.

Вины за собой Бася Соломоновна не видела. Обвинить могли только в одном: что она мешает работать ответственным органам, которые и без нее знают, что делать.

Прощаясь с Оврамом и Люсей, Бася Соломоновна кротко проговорила:

– Я все возьму на себя.

Бася Соломоновна решила больше ни с кем не говорить. Раз так вышло и ее язык такой вредный для родственников. Вредный по мизерному, частническому, разумению.

Приехала в Чернигов – и замолчала. Молчала полгода. Только «да», «нет». И таяла как свечка.

Миша и Вера волновались, хоть особо им было некогда – работа, дети.

В начале 1970-го Бася Соломоновна скончалась.