Про красных и белых, или Посреди березовых рощ России

Тот толкнул его к краю пирса. Павел снова отступил и удержался. И сделал еще шаг в сторону. Подальше от моря. И встал. Встал, как всегда стоял на Херувимской.

Черный маузер был наведен на него. Молча, без слов.

Павел не верил. Сейчас? Так просто и легко? Сейчас, когда все уже за плечами, – все беды и опасности, – и осталось только вот это море? Еще немного – и он будет дома. Сейчас? Когда Василько все устроит и найдет ему корабль, когда еще немного – и там где-то Америка. И жизнь. С синим небом и этим солнцем. Долго-долго и много-много. Жизнь, которой такая понятная и простая цена. «Не веселие, не трапезы, не гуляния, не пирования, не лики, но покаяние, но плач, но слезы, но рыдание и крест…» Просто ходить в храм. Просто читать святых Отцов. Просто каяться и молиться, как уж можешь. Просто его погоны. Когда вся жизнь – дар, вся жизнь – благодарность. А с моря тянет соленым простором. Соленым простором, словно горьким горем. Он ведь правда еще не жил. И не каялся. И не молился. И голову за Отечество еще только класть и класть. И вот так уже – все?.. Но «пядень твоя – мера жизни твоей, и не простирается она дальше… Вот мера твоя, если определено тебе совершить ее вполне», – так сказал преподобный Ефрем Сирин.

«Пядень твоя – мера жизни твоей, и не простирается она дальше; персты твои указывают на пять степеней этой меры. Малым перстом начинается пядень твоя и оканчивается перстом большим. Так младенчество – начало твоей жизни, а конец ее – старость. Малым перстом, первым возрастом младенчества, начинается жизнь твоя; потом идет она до второго перста – неразумного детства; после этого человек стоит посредине, – в горделивой и надменной юности; за этим следует четвертый возраст совершенного мужа; потом мера начинает умаляться, а так как не достает еще одной степени, то приходит старость; это большой перст – конец жизни. Вот мера твоя, если определено тебе совершить ее вполне; часто же бывает, что придет смерть и не даст дожить до конца, потому что Творец, по воле Своей, сокращает пядень твоей жизни, чтобы зло пресеклось и не продолжалось вместе с твоей жизнью. Итак, рука показывает меру человеческой жизни; персты – образ пяти степеней, по которым проходит человек.

Смотри же, за какой теперь держишься перст, на какой стоишь степени, ибо не знаешь, на каком персте внезапно постигнет тебя конец»[142].

Он ведь знал. Он ведь всегда все знал. «Ныне или завтра умрем»[143]. Это просто так всегда кажется, что у тебя еще вагон времени. «”День Господень, якоже тать” (1Фес.5:2), и поемлет тебя незаметно»[144]. Вот он и настал, этот день. Павел стоял, наверное, стоял, словно это уже был и не он. Вздохнул. И спокойно вскинул голову. Так сказал Господь. «Не бойся, только веруй» (Мк.5:36).

XIII

Безвестные!

Идущие в ночь. Под плащами молчанья.

На подвиг… в тюрьму… на расстрел…

И ветер, подслушавший чье-то рыданье

О вас, о безвестных пропел.

Марианна Колосова

[145]

Василек, наверное, почует неладное и вернется. И будет трясти наганом, и разгонит всех, как мышей в норы. И поймет. Что никогда не знал и не думал, но Павел – его лучший, настоящий друг. И какой же он всегда был дурак. Он только сейчас все понял. Когда чуть не случилась беда. Что положит за него голову. И душу. Все равно, что тот из белых. «Свобода, свобода, эх, эх, без креста!»[146] Нужна она, такая свобода. Такой ценой. «Воистину суета всяческая, житие же сень и соние…»[147].

И они улыбнутся. Они пожмут руки. И пойдут по пирсу, плечом к плечу, светлоголовый капитан царской армии и кареглазый красный командарм. А потом усядутся на самой дальней гряде камней. Море будет пахнуть солью. И солнце будет садиться. А они будут молчать. Как когда-то в детстве. Павлик тогда был кадетом. Вырос. Взрослый и мужалый офицер. А на памяти так и остался – все тот же Павлушка. Словно из своей коробки с новенькими оловянными солдатиками. Сам живой и игрушечный этот солдатик. Хотя сколько ему сейчас? Двадцать пять, двадцать восемь? Много ли это значит, шестнадцать там или тридцать лет. Когда просто вся жизнь. Как ослепительный, сияющий миг. Но пока еще не вся. Этой дружбой словно остановлено сейчас время. Остановлено, словно навсегда. «Павка…», – улыбнулся Василек. Все тот же. Такой свой, светлоголовый. Со своим светлым, сияющим взглядом. Стойкий и чудный оловянный солдатик. Русский офицер. За Веру, Царя и Отечество.