Про красных и белых, или Посреди березовых рощ России

Как кто-то потом не поймет. Как всегда ведь кто-то не понимает и не поддерживает: «Надо ли рассказывать… <…> как эта Дума время от времени ездила заседать зачем-то в Никольск, где в вагоне, в ревниво охраняемом уединении, жил впоследствии Воевода и не то, как утверждали, молился, не то занимался столоверчением, сносясь с потусторонним миром; как резко и ненужно вызывающе были порваны им отношения с японцами? <…> Надо ли рассказывать, как «история, печальней которой нет на свете», превращалась в смешной и странный фарс?..»[132] «Что думал он, какие мысли роились у него в голове, когда он сидел в своем вагоне, уставленном иконами и хоругвями, и работал за письменным столом целые ночи напролет?»[133] «Наивный фанатик», «богомольный генерал», «Ваше Преосвященство» – за глаза.

Но как сказал Главный священник Земской Рати о. Леонид при поднесении Священного Нерукотворного Образа Спаса генералу:

«<…> …Казалось, даже здесь, на последнем клочке родной земли погибает наше дело – стояние за веру и за родину.

То было время расщепления общественного, духовного разброда, когда одна русская душа не стала понимать другую. <…>

Наша армия, пришедшая с Волги, Камы и Урала через всю Сибирь на край родной земли, чувствовала одиночество, а порой и взаимное непонимание. Необходимо было что-то сделать, дать какую-то живую, освежающую воду. И это сделано в настоящую минуту. Армия нашла единый для всех групп голос и язык и единого вождя, который объединяет всех пришедших и всех живущих здесь людей, болеющих о судьбе и славе своего Отечества. Теперь мы, пришедшие – не одиноки; с нами вождь, христолюбивый воин Михаил, с нами русские люди. <…>

Надпись на серебряной пластине следующая: «БЛАГОСЛОВЕНИЕ ЗЕМСКОЙ РАТИ СВОЕМУ ВОЖДЮ И ВОЕВОДЕ М. К.ДИТЕРИХСУ НА ПОДВИГ ОБЩЕГО КРЕСТНОГО СЛУЖЕНИЯ ОТЕЧЕСТВУ. АВГУСТА 10-ГО ДНЯ. 1922 Г.

Г. ВЛАДИВОСТОК»[134].

Это был Владивосток. Последний крестовый поход. Белое Приморье. Белая жемчужина Белого движения. Последняя кровь. Последний завет: «За Веру, Царя и Отечество».

XI

Это будет октябрьский лес. Синее октябрьское небо. Белые березы. Тишина, и звенящая хрупкость воздуха. Солнечный свет через зеленую хвою. Красная калина. А потом все смешалось. А потом начался бой.

Павел не знал, как он отбился от остальных. Но иногда так бывает. Слишком большой перевес чужой силы. Кто-то свой слева, кто-то свой еще где-то рядом. А потом вдруг оказывается, что ты один. И нет патронов. Тоже ведь бывает. Когда этих патронов почти и не было.

Он положил ненужную, ставшую бесполезной винтовку. Прислонился спиной к дереву. И закрыл глаза. На мгновение. На секунду. Понять, принять и поверить. В то, что не понимается, и во что не верится. Что невозможно. Потому что ведь только не это. Попасть живым в руки этих врагов. Белогвардейский офицер. На земле лежали листья. Хрусткие осенние листья. Когда поздняя осень. Тишина и покой. И синело небо. А он стоял в шаге от своего земного ада. Это был ад. Это будет ад. Когда уже не жизнь. Только смерть – вся надежда. «Смерть во аде столько вожделенна, сколько вожделенна на земле жизнь»[135]. Но самая страшная смерть была на кресте. Все остальное должно быть легче. Любые казни и истязания. Он не знает – как. Он знает только, как все написано в Святом Евангелии. И что не он первый, не он последний. Это так и должно быть. Чтобы один огонь, одни раны, одна боль. Это их братская чаша. Чаша Христова – страдание. Ибо всякий огнем осолится… (Мк.9:49) Он удерживает отчаянный вздох и открывает глаза. «Помяни…» «И не введи во искушение…» Это когда-то уже было. Когда-то он уже так стоял. Это была Сибирь. Тогда это была Белая Сибирь. Сейчас это будет Красная Россия. Как когда-то это был тоже и красный Петроград. Да, красный Петроград, неожиданно понимает Павел.

Он попал к друзьям. Питерцы… Его друзья с Петрограда. С города святого Петра. Конечно. А он – Павел. Святые апостолы Петр и Павел, улыбается он. Его небесные покровители. Апостол Павел – по имени. А они с сестрой Павел и Петра. И Акафист – Петру и Павлу, и – праздник Петра и Павла, и на иконах они всегда – Петр и Павел.

Бой отгремит и затихнет. Спустятся сумерки. Дядя Ваня выведет его по низу лощины. Через большак. Догонять своих. Дядя Ваня долго не уйдет обратно к костру. Будет стоять один под звездным небом. Будет молиться забытыми словами молитв. Чтобы Павлик успел. И чтобы не встретил тигра или медведя. Потому что это ведь – тайга. Уссурийская тайга. Что-то не то и не так с этой революцией, подумает вдруг дядя Ваня. Или это просто – старость не радость, и в религию вот ударился. Жалость какая-то собачья. «Хотя разве жалость бывает собачья?» – вздохнул он. «Жалеть – значит, любить», – как всегда говорила ведь его дорогая хозяюшка, его красавица Нюта.