– А еще то, что уже к концу дня выхода из Артикской колонии – а ехать оттуда в Ереван на маршрутке часов пять, знаешь, – он был замечен главврачом колонии, который прежде работал в Нубарашене. И замечен на Каскаде, прямо напротив кафе Ано. То есть вышел на свободу – и прямым ходом к своей подружке, которая его ни разу не навестила за годы отсидки. А ехал он, как предполагают бывшие сокамерники в изоляторе и колонии, с решимостью найти и наказать…
– Но сам-то и был наказан, – завершил Акопян за Шварца.
– Ну да!
– Мы за ней наблюдаем, интере-е-есная девица, – усмехнулся Акопян, – есть у тебя еще что-нибудь в связи с ней?
– Тут есть кое-что поинтересней, – Шварц с сожалением уставился в дно кофейной чашки, и Акопян предупредительно шагнул к селектору.
– У нас в производстве дело об убийстве Арама Лусиняна, знали такого?
– Чемпиона-то? Знал, конечно. Уважаемый был человек, несмотря на все слабости, – откликнулся Акопян стандартной характеристикой Арамиса.
– Вот уж не пойму, за что все его уважали, – сердито пожал плечами Шварц, принимая кофе от размалеванной дочки разведначальника – Я его с детства знал. Да, красавчик, любимец женщин. Да, спортивный талант и даже талант художественный. Но безалаберный, непутевый и инфантильный настолько, что зла на него не хватало…
– Ты знаешь, Шварц, я раньше никак не мог понять один важный постулат Нжде: «Каждый армянин – это ты! Живущие ли вне страны или местные, ученые ли или невежественные, нейтральные ли или партийные – это армяне, и твоя холодность по отношению к ним равна каинству», – задумчиво улыбнулся Акопян. – Но пришло время, когда понял: каждый из нас – носитель характеристик всех остальных. И пусть эти черты не проявляются у нас, но они заложены в виде спор, что ли. Просто нам с тобой повезло с просвещенными и благополучными родителями, хорошими школами, дворовым окружением из аналогичных семей…
– Ты бы мою бабушку видел, – улыбнулся Шварц, – в моем случае она всех перевесила…
– И бабушки, и прадедушки, и так до седьмого колена – это духовное богатство каждого. Конечно, духовно богатые предки были у каждого из нас. Иначе ни Сакунц, ни Лусинян, ни наши олигархи и бомжи просто не родились бы на белый свет. Природа такое не позволила бы…
Шварцу такое не приходило в голову, но в принципе было верно и хотелось в это верить. Он задумался, усмехнулся, закурил, а Акопян продолжил:
– Мы с тобой в том или ином виде, в той или иной степени обладаем человеческими свойствами каждого армянина: и чемпиона Лусиняна, и деревенского изгоя Сакунца. И, наоборот, они сами являлись носителями задатков твоих, к примеру, достоинств. Или даже талантов и гениальности Арама Хачатуряна, Вильяма Сарояна или Маштоца. Или героизма Нжде, у которого не было на совести убийства ни одного советского человека и который сам сдался советским войскам, чтобы растолковать Сталину Армянский вопрос.
– Тут он просчитался.
– Да нет, прерванный американской атомной бомбой план Сталина по возвращению наших западных земель наверняка был подсказан им.
Правда, ценой его свободы и жизни…
– Это вдохновляет: сознавать, что в каждом из моих сыновей есть зернышко достоинств Нжде, – отвлекся Шварц.
– Конечно. И задачей семьи, а уж тем более армянского государства является создание условий для этих реализаций, пробуждения лучшего, что генетически заложено в каждом армянине. Но если я могу сожалеть о Сакунце как просто о мальчишке, который пошел не тем путем и бездарно погиб, то Лусинян – другое дело. Он уже подходил к возрасту и уровню духовности, когда начинают иначе мыслить. Понимать истинное… Я лично очень сожалею о нем… Ты знаешь, что он обнаружил сеть вербовки приличных девушек на преподавательскую работу в Турцию и их обмана и насильственного втягивания в порнобизнес? У нас уже была информация, мы начали наблюдение, но он в одиночку и абсолютно бесстрашно повел свое собственное расследование и вывел нас на агента турецкой разведки. Поторопился, конечно, а потому создал условия для «счастливой случайности», позволяющей преступнику смыться…
– Агент – это Гюндуз Хикмет? – вспомнил Шварц рассказ месье Саргиса, и его правая рука потянулась к пачке сигарет, хотя в левой руке дымилась старая, – так я и о нем хотел поговорить…
– Я ж говорю – ты готовый сотрудник контрразведки, – улыбнулся Акопян.
Сэкаhан
Ида видела сон – как вспоминала. На следующий после отцовых сороковин день в рабочий перерыв пришли сотрудницы матери – продавщицы их сельмага. Прочитали молитву, принесли тазик с родниковой водой, умыли ей лицо.
– Пусть они больше не видят горя, – приговаривала подружка матери, омывая ей глаза, и женщины согласно кивали.
– Пусть они впредь слышат только благие вести, – продолжала она, смачивая водой мочки материных ушей, и женская команда откликалась сочувствующими вздохами.
– Пусть они накрывают столы только для радостных событий в семье, – омывала она ладони вдовы, и лихие продавщицы влажнели бойкими глазами от сострадания.