Про звезду

Офицер хлебнул из поясной фляги и рванулся было вперёд, но качнулся, и его понесло куда-то по диагонали.

– Животное, а туда же. Рассуждает, – буркнула прямолинейная Ладья, – и что это за прыжки? Препятствия надо не обходить, тем более – перепрыгивать. Прошибать их надо.

– Судьба жестока к трубадурам. Они – лишь лёгкие фигуры, – пробормотал Конь.

– Ах, какой он! – прошептала юная Пешка, – романтик, настоящий поэт.

И зарделась.

– Отставить краснеть! Соблюдать форму одежды, – проревел Офицер, – Ориентир два – куча дерьма! Примкнуть штыки! Марш, марш!

Покачнулся и упал с доски.

– Доигрался. Чёрно-белая горячка, – неодобрительно заметил старый Король, – господи, с кем приходится работать: один алкаш, другой свихнулся на почве литературы.

Но у Коня было своё мнение; он приставил копыто к груди и воскликнул:

– Погиб достойный муж в бою! Осанну храбрости пою!

– Как это прекрасно! – восхитилась Пешка, – можно мне экземпляр? С автографом.

Королева нагнулась к Королю и зло сказала:

– Слышь, твоё величество, отправь-ка его куда подальше. На Кавказ хотя бы или в Бессарабию. Он нам всю пехоту растлит.

– Ась? – глуховатый Король приставил ладонь к волосатому уху, – откуда же, матушка, у меня может быть мастит? Холецистит у меня!

– Тьфу ты, – сплюнула Королева, – принимаю командование на себя. Слушай приказ: кавалерии осуществить рейд и уничтожить противника. Всех до одного.

– Огневая поддержка? – обрадовалась Ладья и почесала кулаки.

– Обойдётся, – обрезала Королева, – пусть сам. Стишки-то сам кропает, в одиночку.

– Ах, он обречён, – заплакала Пешка, – прощай, поэт!

– Доигрался, лох в пальто, – захохотала Ладья, – это тебе не воздух сотрясать. Давай, покажи нам атаку лёгкой бригады. Пальто не забудь, аха-ха!

Конь переступил тонкими ногами, тряхнул гривой:

– Сомненья гложат грудь мою: все ржут, один лишь я пою. Одним стакан, другим потир – покину этот плоский мир!

Три вперёд, одна вправо. Три вперёд, одна влево.

Снаряды рвались всё ближе, прощально пела шрапнель. Грозная шеренга вражеских пешек брызнула в глаза сиянием штыков.

Он зажмурился и прыгнул в последний раз.

Посечённое осколками пальто затрепетало, разорвалось пополам и превратилось в крылья. Белая фигура взмыла над доской – и исчезла.

– Куда это он? – удивилась Королева.

Король смахнул мутную слезинку и пробормотал:

– Спина ноет, к дождю. Не замочил бы крылья. На Парнас, стало быть, полетел.

К своим.

Октябрь 2016 г.

Дело десятой

Мир протух и завонял безнадёжностью.

Поэт второй час подбирал рифму к слову «бездарь». Заплакал и написал «я».

Композитор допил бутылку, разбил ей клавиши рояля и пожаловался, что порядочного яду не достать, а всех Сальери извели.

Историк, наглотавшийся пыли веков, бился в кашле так, что очки слетели и в страхе забились под батарею.

Злобный зверёк Неписец оскалил мелкие гнилые зубки и противно ухмыльнулся.

Мир потерял цвет, звук и размер. И смысл.

Бледное солнце поглядело на всё это безобразие. Поморщилось и задёрнуло грязно-серую штору.

* * *

Десятая задержалась перед входом, стряхивая капли дождя с зонта. Из-за двери доносились злобные визги и истерический плач.

– Вот ведь засранки, ни на минуту оставить нельзя! – рассердилась Десятая и распахнула створки ударом обутой в сапожок точёной ножки.

Зачинщицей, как всегда, была Мельпомена – вцепившись в волосы Эрато, она одновременно ухитрялась пинать Каллиопу и ловко уклоняться от пытающейся стукнуть её лирой Эвтерпы.

Полигимния корчила рожи, Терпсихора крутилась вокруг шеста, а Урания глядела на кавардак сквозь телескоп и неодобрительно качала головой.

Мельпомена выпустила причёску рыдающей Эрато и прицелилась к следующей жертве, одновременно декламируя:

Вам, недостойно зовущимся музами, будет уроком:

Только трагедия может назваться занятьем почётным!

Чтоб человечество ни сотворяло, на грабли

вечно наступит – и станет трагедия фарсом!

Талия, схватившись за толстые бока, зловеще хохотала. Клио поправила треснувшее пенсне и нудно затянула:

– А вот ещё была история…

– Хватит! – голос Десятой прозвенел подобно натянутой тетиве: грозно и многообещающе, – а ну, по рабочим местам. И делом займитесь немедленно! Там, на Земле, из-за вашего отсутствия творческие люди вымирают от отчаяния и алкоголизма. Живо за работу.

Музы на цыпочках разбегались по комнатам, боясь прогневать Десятую, метавшую из глазищ зеленые молнии.

* * *

Композитор, трясясь от нетерпения, собирал с пола разбитые клавиши. Вставил на место. Поднял тонкие, трепещущие пальцы и замер, вслушиваясь в вечность.

Историк схватил с пыльного подоконника чахлый кактус, внезапно раскрывшийся цветком удивительной красоты, и подарил библиотекарю. Девушка смущённо покраснела.

Поэт яростно молотил по клавиатуре и приговаривал:

– Ай да Десятая! Ай да… молодец, словом.

Десятая муза улыбалась миру счастливой, нежной и всепрощающей улыбкой.

И даже Солнце не ревновало.

Разве можно ревновать саму Любовь?