Проба на излом

Однако испугаться не успел. Из-за деревьев вдруг показалась вереница людей. Они шли друг за дружкой, и поначалу показались мне туристами. Лишь присмотревшись, сообразил – вряд ли туристы будут расхаживать по лесу все как один с палками в руках, с заплечными мешками, а не рюкзаками, в бесформенных шапках, с лодыжками до колен перемотанными серыми тряпицами и в лаптях.

Ходоки, не туристы. Ходоки из каких-то невообразимо дальних времен и мест, идущие то ли с челобитной к царю-батюшке, то ли с коллективным прошением к государю-императору, то ли с наказом к революционным депутатам. Идут ходоки, тянутся мимо длинной многоногой, многоголовой гусеницей, поскрипывая лаптями, распространяя удушливый запах давно немытых тел, испревшего исподнего, а еще – непаханой земли, стонущей от голода скотины, обескровленных войнами и грабежами деревень, неустроенности жизни, нищеты, но самый сильный запах – обреченной надежды, будто нечто ещё можно устроить, изменить, накормить всего лишь повелевающим и обязательным к исполнению решением сверху.

Они идут мимо, поглядывая на меня из-за завесы нахлобученных на глаза шапок, густых седых бровей, поглядывая, но ничего не спрашивая, лишь еле заметно кивая, мол, и тебе здорово жить, мил человек. Мы идем по своим делам, ты иди по своим. А хочешь, так присоединяйся, возражать не будем. Одним больше, одним меньше – какая разница?

И меня словно что-то или кто-то толкает в спину, я втискиваюсь в промежуток между обородым старичком, согбенным и замшелым, и более молодым мужиком, чья могучая борода красиво курчавится, подбитая седыми прядями. Теперь между ними я. Словно недостававшее звено в многоногой, многорукой, многоголовой процессии ходоков, ползущей сквозь тайгу, сквозь пространство и время к тому единственному, с кем назначена у них встреча. Ощущаю себя поначалу неловко, чужеродно, даже армяка у меня нет, да и суковатая палка не помешала бы – отводить ветви, опираться, а то и ловко сигать через ручьи, перехватив ее неожиданно ловко наперевес, сделав несколько быстрых шагов, упершись кончиком в середину русла, и словно огромная стрелка часов одним махом передвинувшись против временного потока.

Каждый прыжок – как еще один прыжок в прошлое. Сквозь оттепель, послевоенную разруху, войну, первые пятилетки, нэп, Горки, Гражданскую войну, в то время, когда вождь мирового пролетариата сидел за столиком в кремлевском кабинете на краешке стула, готовый по едино ему ведомому импульсу сорвать с места и куда-то почти побежать энергичной, подпрыгивающей походкой, но пока выдалась относительно спокойная минутка, и дела на фронтах революции могли обойтись без его пристального внимания, он сидел и писал, морща могучий лоб.

И когда секретарь докладывает, что пришли ходоки с далекой Сибири, с Ангары, он, не отрываясь от бумаг, делает нетерпеливый жест – пусть заходят, мол, – и мы, робея от всего увиденного на Москве, гурьбой протискиваемся в кабинет, он пружиной распрямляется, вскакивает, бросается к нам и принимается пожимать робко протянутые заскорузлые ладони, приговаривая с такой знакомой по фильмам и спектаклям картавинкой:

– Ангара, товарищи? Неужели с самой Ангары дошли? Это очень хорошо, товарищи! Это чертовски своевременно, товарищи! Потому как есть у нас большие планы насчет вашей Ангары! Как вы думаете, товарищи, если мы там построим огромную плотину, крупнейшую в мире, какую ни одним буржуям не построить, а? И которая дает столько электричества, что свет придет в каждую деревню, в каждый крестьянский дом, товарищи?

Мы переглядываемся, хмуримся, оглаживаем бороды.

– Дык… электричество… электричество – это хорошо…

И он смеется, уперев руки в бока, слегка прогнувшись назад, смеется громко, заливисто, и в этом смехе внезапно прорывается могучий шум Ангары, гул электрических рек, волнение Братского моря, и я оказываюсь на берегу с такой неуместной, казалось бы, мыслью, что человек говорил, смеялся, картавил, ну, очень уж по-каюровски.

Идут ходоки к Ленину… Идут сквозь пространство и время, влекомые могучей электрической рекой, для которой нет никаких физических преград.

Азбука революции (Мы не рабы, рабы не мы…)

История субъектностей поставлена В.И.Лениным на первое место в перечислении тех «областей знания, из которых должна сложиться теория познания и диалектика»…

Э. Ильенков, А.Лосев «Античная диалектика и ранние формы субъектности»

Учительница Элькина остановилась перед дверью в класс, строго осмотрела меня с ног до головы, будто видела в первый раз, потом, слегка смягчившись (всё ж – поэт!), спросила, словно напоследок испытывая крепость моего решения:

– Хотите посетить мой урок и мой класс? Учтите, у меня особые методы преподавания.