– Вот-вот, – покивал Чухонь Белоглазая, будто получив желаемый ему ответ. – Именно – рабский! Малоэффективный и изнурительный. Но результат! Стояли, стоят и стоять будут, не так ли, товарищ Евтушков? – Слово «товарищ» звучит как приговор. – А как вы думаете, если бы труд был не рабский, а, так сказать, полностью свободный и добровольный? На чистом энтузиазме, а? Мол, построим усыпальницу фараона Хуфу за первую пятилетку! Наша египетская бригада имени Рамсеса Второго обязуется перетащить вдвое больше каменных блоков на втрое дальнее расстояние! Как думаете, товарищ Евтушков, получилось бы у них? У?
«Не у», – чуть не ляпнул в ответ, но вовремя прикусил язык.
Телефон на столе Чухони Белоглазой звякнул. То есть издал одинокий даже не звонок, какой-то рык, почти звериный. Собеседник тут же схватил трубку, неестественно выпрямился, сделал неуловимое движение, от которого его мундир непостижимым образом как влитой сел на худощавую фигуру. Даже пуговицы засияли. Слов Чухонь Белоглазая никаких не произнес, только слушал. А когда выслушал, то опять же не сказал ни слова, лишь положил трубку обратно с величайшей осторожностью, будто хрустальную. Задумчиво побарабанил пальцами по столешнице.
– Тут такое дело, товарищ Евтушков…
И через десять минут все волшебным образом переменилось. Не было неуютного кабинета, демонстративно открытого журнала «Штерн» и холодных рыбьих глаз Чухони. Я утопал в объемистом кожаном кресле, на столике предо мной стояла открытая бутылка коньяка, на тарелочки лежали ломтики лимона, имелись также фарфоровые чашечки с густым кофе. И даже собеседник не смотрел на меня холодными рыбьими глазами, ибо на нём были темные очки. Но почему-то казалось, что там, за коричневой пеленой нет ни холода, ни презрения, а только и единственно – дружелюбие.
– Вы сможете, Эдуард Александрович, я уверен в этом, – мягко повторил человек. – Я внимательно слежу за вашим творчеством и отнюдь не по долгу службы, как можно подумать. Я люблю поэзию. И с самого первого сборника… «Разведчики грядущего», если не ошибаюсь? Да, так вот, с того первого сборника обратил внимания на ваш незаурядный слог и стиль…
– Он во многом ученический, – позволил я себе поморщиться. Честно говоря, не люблю, когда вспоминают об том несчастном сборнике, где одно стихотворение… чересчур верноподданническое…
– Да-да, конечно, – человек качнул лысеющей головой. – «Шоссе Энтузиастов» гораздо более цельно и совершеннее. Простите, а термин, что сейчас так распространен в нашей печати, – «разведчики будущего», не с вашей легкой руки пошел в жизнь? Разведчики грядущего – разведчики будущего?
Я взял коньяк, выпил, закусил лимоном, поставил рюмку, взял чашечку.
– Не знаю, вполне возможно.
– Вот видите. А таких разведчиков будущего на Братской ГЭС очень много, поверьте мне. Они трудятся, совершают подвиги, перекрывают Ангару. О них пишут в газетах, снимают документальные фильмы… Но здесь нужно нечто еще, – человек в темных очках прищелкнул пальцами. – Вдохновенное, поэтическое. Обязательно поэтическое. У поэта на Руси особая стать, он не только поэт, а нечто больше, гораздо больше… Чтобы поэзия пошла в массы, пелась, декламировалась. Как «Песнь о Вещем Олеге». Только нам нужна не песнь. Как раз с песнями у нас проблем нет, – собеседник замолчал, и вдруг откуда-то зазвучала музыка и суровый мужской голос запел:
Через куплет его сменил дуэт, душевно воспевая:
Завершило песенное попурри:
Собеседник кивнул, музыка стихла.
– Вот слышите, песен у нас много, а теперь нужна поэма, Эдуард Александрович. По-э-ма, – по слогам повторил он.
И пусть кинет в меня камнем размером с блок пирамиды Хеопса тот, кто на моём месте осмелился отказаться.
Монолог Братской ГЭС