Пробуждение

Илья невольно вспомнил мать. Сейчас она порадовалась бы вместе с ним, сняла бы с Федосьиной божницы икону и по старому обычаю напутствовала бы словом своим. Пожалел, что не будет у них того торжества, на которое обычно приходило полстаницы.

Женя отнесла на кухню утюг и вернулась с тарелкой сдобных пряников.

— Это мама прислала. — Она поставила тарелку на стол. — У меня еще вино есть. Целая бутылка.

Пили из маленьких рюмочек, закусывали пряниками.

— Тебе придется перебираться ко мне. Я не люблю твою старуху.

— Что ты! Она очень добрая!

— Нет. У нее злые глаза…

— Ну хорошо. Завтра же я перееду.

Комната, где они сидели и пили кагор, была тускло освещена небольшой керосиновой лампой. На подоконниках стояли цветы. Знакомая кровать со свисающим цветным пологом, с острыми углами высоко взбитых подушек. Илье нравилось здесь.

Вдруг в передней что-то мягко шлепнулось об пол.

— Это кошка прыгнула с печи. Значит, хозяйка идет.

И правда, вскоре звякнула в сенцах щеколда, заскрипели половицы.

— Минутку… — Женя торопливо застегнула халат и скрылась за дверью. Она долго не возвращалась.

— Все хорошо, дорогой! — Женя пришла оживленная, нагнулась к нему и прижалась разгоряченной щекой. Никогда еще она не была такой нежной и ласковой.

— Налей рюмку вина, я угощу Федосью Васильевну.

Она снова ушла. Через перегородку слышался их приглушенный разговор, но слов нельзя было разобрать. Чуть позже в освещенном луной окне мелькнула закутанная в шаль женская тень.

— Ушла… — сказала Женя, подошла к столу и взяла с тарелки рассыпчатый пряник.

— О чем вы шептались? Ты ей все сказала?

— Да. Сказала, что выхожу замуж и что ты переедешь сюда.

— Ты чем-то расстроена?

— Сама не знаю… Это естественно…

Женя подошла к Илье, обняла за плечи.

— Поди погуляй во дворе минут пять. — От запаха ее волос закружилась голова. — Не вздыхай тяжело, не отдадим далеко! — Она вдруг весело рассмеялась. — Ну иди, поздно уж…

Илья вышел на улицу. На него с завистью смотрели густо рассыпанные звезды. Он вдохнул полную грудь чистого студеного воздуха, вытащил из кобуры браунинг, нажал курок. Грянул выстрел. В хлеву беспокойно заметалась корова, всполошились на насесте сонные куры.

Когда он вошел в комнату, огня уже не было.

— Кто-то стрелял? — встревоженным голосом спросила Женя.

— Это я.

— Зачем?

— В честь нашей свадьбы…

В тот год рано наступила весна. Теплый ветер с востока разогнал сырые весенние туманы, апрель начисто съел остатки почерневших у плетней сугробов, и май потянул из благоухающей земли молодую, сочную травку.

…Первый раз за все время пребывания у Башмаковых Илья не ночевал дома.

— А мы уж и не знали, что думать, — ворчала тетя Лиза. — Евсей тоже с пашни вернулся поздно. Работал. Ужин в печке перепрел. Хлебал мой работничек один-одинешенек…

— Какая там работа! — Свесив ноги в белых чулках, Евсей сидел на печи, ругался: — Приехали мы с кумом, а моего поля и след простыл. Даже бобовник и тот с корнями перепахали…

— Так тебе же отвели загон в другом месте, — сказала жена.

— Отвели… Там залежь пятилетней давности. На своем Рыжке, да на кумовом Савраске разве поднимешь такую твердь?

— Вот и шел бы в артель…

— Ты меня, заноза, не трогай! Не тронь, говорю, казака! Рассуди ты нас, Илья Иваныч…

— Нашел судью! — усмехнулась хозяйка. — Наш Иваныч, поди, всю ночь у Фенькиной постоялки курятник стерег…

— Его дело молодое, где побывал, там и нету… Гонит она меня в артель! А пошла бы да послушала, как они в первой борозде матюгаются. Гужи лопаются, аль ярмо пополам — один орет: «Твое дерьмо!», а другой: «Нет твое!» Ждешь, говорит, такой-сякой, когда и колхоз, как твой гуж, лопнет?!

— Не лопнет! Четыреста пар быков объединили, да коней с молодняком в два раза больше. И ишо вот как машины получат… А ты сиди на печке и болтай ногами, десятины две выболтаешь…

— Не береди душу, баба, тут и так скребышит, мышь тебе в голенище! — Евсей помял в кисете табак и стал рвать газету для козьей ножки.

— Сегодня я ухожу к Федосье, — сказал Илья.

Тетя Лиза от неожиданности устало присела на скамью, стащила с головы платок, подержала его в руках, потом снова накинула.

— С законным браком, что ли?

— Да, тетя Лиза. — Илье почему-то было стыдно перед стариками. Он ушел в горницу и стал собирать вещи. Открыл чемодан, положил в футляр баян, взялся было за постель.

— Да не так! — Евсей отстранил его и принялся за дело сам. — Отвезу на Рыжке, раз такое дело.

Вошла тетя Лиза, но к вещам не притронулась, а влезла на табуретку и зажгла лампадку.

— Чего ты, мать? — спросил Евсей.

— Забыл, какой сегодня день?

— При таком кувыркании позабудешь не только день — имечко свое…

— Воскресный, и горка красная.

— Выходит, наш Илья Иваныч кстати обзавелся хозяйкой. Красивую ты, брат, заграбастал девку!

— Не с лица воду пить… — сказала тетка Елизавета.

Илья знал, что она недолюбливает Женю. «Форсу много, да и ребятишек принимает не больно ловко», — говорила она как-то, почерпнув эти новости из обычной деревенской болтовни.

— Не по себе ты, парень, ломоть отрезал.

— Не слушай ты ее! Она ведь у меня вроде степной вороны, вечно каркает…