Пробуждение

— Понемногу? — Андрей Лукьянович хитро сощурил узкие, монгольского типа глаза. — Понемногу не пойдет! Малое возьмешь и в руке не почувствуешь, проскользнет сквозь пальцы. Нас с тобой послали управлять новым финансовым хозяйством. Мы хозяева нового типа! Но люди вроде Гаврилы Гавриловича Купоросного говорят, что мы нечесаны, небриты и не знаем, что такое дебет, кредит. Ты-то знаешь, успел получиться. А из меня какой банкир? Но раз назначили, должен им стать. Большевиком стал, комиссаром был. Не сразу, конечно. Вот привез из Оренбурга полчемодана книг. Вечерами прошу у жены чистую рубашку, расчесываю бороду, как Рябушинский, и сажусь за стол постигать банковскую науку. Ответь мне: мы, что же, ведем нашу главную книгу по итальянской системе?

— Да. Этой системой пользуются везде.

— Значит, пока заимствуем?

— Пока да.

— А нельзя ли придумать нашу, советскую, систему?

— Разрабатывается принципиально новая, шахматная. Никаких главных книг, вместо вспомогательных — карточки будут.

— Есть еще какой-то учет — копировальный.

— Есть, и тоже в стадии эксперимента.

— Не слишком ли много экспериментов?

Андрей Лукьянович был личностью оригинальной и самобытной, он очень скоро понял, что такое дебет, кредит, хорошо стал разбираться в лицевых счетах, лично сам мог навести справку о задолженности кредитуемого хозяйства, постоянно был в курсе его платежеспособности. Если не уезжал в район уполномоченным райкома партии и райисполкома, то сидел за своим большим письменным столом и добросовестно изучал инструкции вышестоящих организаций, часто сердился, что в них было много туманных, непонятных слов. Илью допекал разными вопросами и уточнениями.

— Расшифруй мне, пожалуйста, что это у нас так взлетел счет убытков?

Илья открывал книгу и объяснял, из каких статей складывалась сумма убытков:

— Командировочные расходы по вашим поездкам в область по району…

— Неужели я столько истратил народных денег?

— Из колхозов-то вы не вылезаете…

Почти всю весну и лето Лисин был уполномоченным то во время сева, то в горячую пору уборки. Вот и сегодня приехал из района. Подписал баланс, похвалил за чистоту цифр и точность.

— Знаешь, Илья, Антоныч жалеет, что ты ушел. Не ладится у него с Гаврилкой. Меня поругивает, а больше — твоего предшественника.

— А Захара Федоровича за что?

— За то, что переманил…

— Но вы же сами дали согласие.

— Дал, потому что Купоросного нельзя было назначать сюда. Кстати, что ты о нем думаешь?

— В каком смысле?

— Как о работнике, о человеке.

Илья понимал, насколько может быть предвзятым его мнение, и тем не менее сказал то, что думал:

— Работник он никудышный, а человечишка еще хуже.

— Чем он плох?

Вопрос озадачил. Какие он мог привести примеры, кроме интуитивной, личной неприязни?

— Мне трудно ответить… — сказал Илья после небольшой паузы.

— То-то и оно, брат, — Андрей Лукьянович загадочно усмехнулся.

«Наверное, знает о нашей с Купоросом стычке? — подумал Илья. — В такой деревне, как станица Шиханская, тайны долго не держатся».

— Между прочим, замечаю я, что ты последние дни ходишь, как опоенная лошадь…

— Нездоровится…

— В твоем возрасте всякие недуги проходят быстро. — Андрей Лукьянович опять усмехнулся.

Прошло несколько дней. Илья по-прежнему тосковал и наконец не выдержал: напарился в бане, побрился, обрызгался одеколоном, надел все чистое, праздничное и отправился в больницу повидать Женю и объясниться с ней. Намерение не сбылось — после дежурства она ушла домой.

Вечером Илья несколько раз прошелся вдоль знакомого палисада, поглядывая на ее окна. Ему казалось, что, если он сейчас не войдет и не скажет все, что решил, — будет катастрофа…

Зная секреты запоров Федосьи Васильевны, он открыл сени и без стука вошел сначала в переднюю, а затем и в комнату Евгении. Она стояла у стола и гладила.

— Здравствуй, Женя!

— Здравствуй. Раздевайся и проходи. — Она встретила его так, будто между ними ничего не произошло.

— Ты извини, что я не постучался.

— А я ждала тебя…

— Ждала? — Илья подошел к ней, взял за руку. — Ты меня ждала?

— Представь себе… — Она закусила нижнюю губу и резко запрокинула голову. Он видел, как дрогнули ее ресницы.

— Женя!.. — Голос его звучал слабо, неуверенно. — Мне так хотелось тебя видеть. Почти каждый вечер я бродил вокруг твоего дома.

— Ну и зашел бы! — Она сжала его ладонь и поцеловала в щеку.

— Ты хоть думала обо мне немножко?

— Конечно.

— Что ты думала?

— Какой ты упрямый, настырный…

Кровь била ему в виски, щека горела.

— Такой уж уродился…

Обласканный ею, Илья решительно заговорил о женитьбе.

— Какой смысл мучить друг друга, Женя?

— Господи! Не знаю, кто кого мучает…

— Я не могу больше без тебя.

— Все так говорят…

— Этого я еще не говорил никому, тебе первой.

Илья рассказал ей о детстве, об Аннушке, не утаив ничего.

— Ты у нее только жил, и между вами ничего не было?

— Я же тебе сказал, что Аннушка, как сестра мне…

— Как сестра… — Женя поставила утюг на конфорку от самовара, села против Ильи на скамейку. — Я верю тебе, Илюша. Человек ты упрямый, знаю, что не отступишься. Значит, тому и быть. — Женя протянула ему мягкие, теплые руки…