Молодежь хохотала от души. Илья видел, как смеялся Андрей Лукьянович. Редко и нехотя хлопала Женя. Когда они вместе с Ильей возвращались из клуба, Женя высмеивала организаторов этого вечера.
— Вы, товарищ Никифоров, взвились с этими виршами прямо до самых райских кущ… Уж не вы ли их сочинили?
— Нет, не я. Во все века рождались и рождаются на свет разные сочинители: сладкие, горькие и взъерошенные, как этот шуточный раешник. Народ всегда любил, понимал шутку и смеялся на досуге. А когда люди смеются — это уже хорошо!
— Глупый смех! Не выношу такого смеха! — Евгения в тот вечер была нетерпимой и беспощадной в своих суждениях и, чтобы смягчить их, спросила: — Вы, кажется, хотите пьесу ставить?
— Да. Думаем и вас, Женя, пригласить.
— А меня уже пригласил Гаврила Гаврилович…
— Рад вашей духовной общности, — пошутил Илья и распрощался.
14
Репетировали пьесу, по ходу которой Илье и Евгении приходилось целоваться. Было решено, что по-настоящему целоваться они будут на генеральной репетиции. И вот, когда репетиции подходили к концу, Женя вдруг заявляла:
— Я вообще не буду целоваться. А если будете настаивать, то вовсе играть не стану и на репетиции больше не приду…
И не пришла. Илья написал ей записку:
«Тов. Е. А. Артюшенковой.
Требую вашего прибытия, в порядке комсомольской дисциплины!
Записку отправил с мальчишкой, а вслед за ней и сам пошел. Женю он встретил в тихом, безлюдном переулке неподалеку от клуба.
— Как вы смели! — Голос ее дрожал.
— Посмел, как видишь…
— В порядке комсомольской дисциплины… Хм! А я не комсомолка, товарищ Никифоров.
— А разве совслужащие вне дисциплины?
— Какое ты имеешь право приказывать мне? — Она сердито топнула каблучком.
— Пожалейте каблук, не выдержит…
— «Требую… в порядке!» Тоже нашел чем пугать!
— Но если бы я развел интеллигентский кисель, ты бы ни за что не пришла…
— Нахал!
— Некультурно!
— Ну и пусть! Я дальше не пойду. — Она отвернулась и, спрятав подбородок в серый барашек воротника, прислонилась спиной к плетню.
Илья подошел к ней, обнял за шею и поцеловал так крепко, что она перестала дышать. Потом подхватил ее на руки и понес.
— Пусти!.. Пусти!.. — Протест был слабый, безвольный. — Как не стыдно! Увидят…
Ему не было стыдно. Он был счастлив.
— Ох и фрукт! Отдай варежку хоть… — Надевая варежку, она покачивала головой. — Ну и силища, — сказала она, когда Илья отпустил ее. — Погоди, я тебе еще припомню эту комсомольскую дисциплину…
— Еще тогда, на вокзале, на тракторе, когда мы ехали, я полюбил тебя, Женя…
Она показала ему язык и побежала к мерцающим в клубе огонькам.
Вечером у калитки все повторилось…
А на работе дела Ильи шли в гору. Как полноправное, доверенное лицо, он ежедневно приходил в банк и приносил новую пачку обязательств. Специальный счетовод по ссудам, Сергей Яковлевич Рукавишников, долго и тщательно пересчитывал суммы, сличал с реестром и выписывал авизо — уведомление, что сумма принята и зачислена на расчетный счет.
15
Контора Союзколхозбанка размещалась в двух комнатах: в одной сидели управляющий, старший бухгалтер и счетовод, другую, перегороженную дощатым барьером, занимал кассир Николай Завершинский — друг и приятель Захара Важенина еще по станичному казначейству. Здесь была строгая, торжественная тишина. Немногочисленные пока посетители пересчитывали упругие пачки денежных знаков, опоясанные крест-накрест ленточками из розоватой бумаги. Клиентов было еще немного: счета открыли только что созданные зерновые и животноводческие совхозы и колхозы. Самыми крупными клиентами были совхозы — они брали деньги на зарплату, командировочные расходы и приобретение инвентаря. Все расходы оплачивались наличными. Деньги доставлялись из областного Государственного банка специальными фельдъегерями.