Пробуждение Ктулху

(В этот момент, невзирая на трагичность описываемого события, я едва не рассмеялся: несомненно, Коннор Эллингтон специально упомянул журнал, в который и отправил собственное творение, – в надежде, что польщенная редакция с охотой примет лестный отзыв автора.)

Некоторое время я смотрел, не отводя глаз, на непрерывное движение рыбок. Внезапно я осознал, что уже наступает вечер; цвет воды поменялся, рыб я больше не видел. Только в этот момент я поднялся и медленно зашагал в сторону дома. Усталость навалилась на меня внезапно, словно тяжелый ком земли, и я едва волочил ноги. Можно было подумать, что в течение минувшего дня я беспрестанно занимался каким-то тяжелейшим физическим трудом!

Ночь прошла на удивление спокойно. Когда я открыл глаза, солнце уже проникало в комнату, освещая стену и угол, где висела картина.

Я вдруг подумал, что солнечный свет, как это ни удивительно, бывает разным: порой он вселяет тревогу, порой успокаивает, изгоняя тьму из помещения, а иногда совершенно равнодушен, вот совсем как сегодня. Как будто эти золотые лучи принадлежат к совершенно иному миру и не имеют к нам ни малейшего отношения…

Странная эта мысль не оставляла меня и во время завтрака. Рассеянный, я сварил себе кофе – большую чашку – и более часа пил его, глядя в окно, как бы замутненное густым, тяжелым солнечным светом.

– Мистер Эллингтон! – внезапно услышал я знакомый голос.

У ворот в небольшой двор, окружавший мой дом, топтался Джордан Дэй, сжимая пальцами широкие поля своей панамы. Она была светлая, почти белая, исключительно мятая – видимо, ее пытались отстирывать от многолетней пыли, но без особой удачи, – и поразительно контрастировала с его строгой униформой.

– Доброе утро, – отозвался я. – Входите же. Почему вы там остановились?

– Ну, так… – отозвался он и неопределенно огляделся по сторонам, словно предполагал увидеть поблизости нечто странное. – Все-таки ваша территория, знаете ли… Вторгаться в чужой двор без дозволения домохозяина весьма малозаконно, а подобные поступки противоречат всем моим жизненным и профессиональным принципам…

Я махнул рукой, как бы умоляя его прекратить эти рассуждения, и он тотчас обрел простоту и даже какую-то грациозную ловкость и исключительно быстро, как бы проплыв по воздуху, очутился рядом со мной.

– Говорят, вчера вы опять ходили на реку, – заговорил он, усаживаясь на скамье в тени старого дерева. Очутившись там, он снял панаму и принялся обмахивать ею лицо, хотя, по правде сказать, было не так уж и жарко.

– Осваиваю рыболовство, – ответил я. – Что же тут удивительного, мистер Дэй?

– Удивительно не то, что вы, поменяв образ жизни, приучаетесь и к новым для себя занятиям, – живо произнес мистер Дэй. – Другое поразительно: до сих пор вы избегали ходить на то место, где не так давно… Сами помните тот трагический, тот тяжелый для всего нашего селения день! – выговорил он пафосно и снова натянул на голову панаму.

Я давно уже перестал удивляться тому обстоятельству, что мистер Дэй в курсе абсолютно всех, даже самых малых действий, которые производят местные жители. Кто куда направился, кто с кем общался и по какой теме, какой работой нынче занимается тот или иной житель и та ли у него нынче работа, что бывает обыкновенно, или же внезапно появилась какая-то новая работа, – обо всем этом мистер Дэй необъяснимым образом имел полные и совершенно точные сведения. Сложно сказать, для чего ему это требовалось. Насколько я успел выяснить, все его поступки были продиктованы исключительным бескорыстием. Возможно, основной областью для его душевной сытости – если можно так выразиться – служило удовлетворенное любопытство, а любопытство его было поистине безмерно: трудно представить себе хотя бы малейшую деталь, которая его бы не занимала.

– Видите ли, мистер Эллингтон, – проговорил мистер Дэй, как-то чрезмерно отдуваясь, словно прошел в жару долгий путь торопливыми шагами (хотя на самом деле не произошло ничего подобного), – ваша близость с покойным мистером Эллингтоном… Я бы даже сказал, не только внешняя, но и внутренняя близость…

– Для родственников совершенно естественное состояние, – перебил я, несколько раздосадованный всеми этими хождениями вокруг да около. – К чему вы клоните, мистер Дэй?

Он замахал руками:

– Ни к чему, ни к чему не клоню, что вы, мистер Эллингтон! Дорогой мой, да как бы я смог клонить? Не мой путь, знаете ли, абсолютно не мой путь… Я что имею в виду?

После этого вопроса он замолчал и вытаращил на меня глаза.

– Что? – не выдержал я.

В созданной мистером Дэем ситуации мой вопрос можно было бы сравнить с ключом, который повернули в некоем застывшем механизме, вновь пробудив его к жизни.