Пробуждение Ктулху

Крэбб не столько пил, сколько вертел стакан в руках. Я завороженно наблюдал за тем, как вспыхивает и гаснет искра в глубине темно-золотого виски, как причудливо играют на стеклянной поверхности пальцы моего молчаливого собеседника. Казалось, им ничего не стоит раздавить стакан одним незначительным усилием.

Наконец Крэбб нарушил молчание:

– Что вы думаете о нашей работе, Эверилл?

Я отделался стандартной фразой о том, что газета необходима людям, потому что позволяет узнавать о новейших событиях в мире и в городе.

Он поморщился:

– Для подобной ерунды хватило бы листка объявлений.

– Вовсе нет! – с жаром возразил я и, сам дивясь своей храбрости, высказал мысль, которая посетила меня совсем недавно. У меня еще не было случая ни с кем ею поделиться. – Предположим, вы встречаетесь с человеком, которого совершенно не знаете. Ситуация вашего с ним положения такова, что вежливость не позволяет вам молчать.

– Разве? – тихо перебил Крэбб, улыбаясь загадочной улыбкой.

– Например, вы оба ждете, пока освободится дантист, чтобы принять вас, – развивал я свою мысль, – или вместе вышли покурить во время скучного приема и вам не хочется возвращаться назад, а стоять в глухом безмолвии полчаса кажется не слишком прилично.

– Такое возможно, – нехотя выдавил Крэбб, чем немало меня подбодрил.

– Начать, разумеется, можно с разговора о погоде, но ничто не дает такой замечательный простор для ни к чему не обязывающей беседы, как новости из вчерашней газеты, – заключил я с торжеством. – Это одна из миссий…

Крэбб опять поморщился, на этот раз так сильно, что я поперхнулся и замолчал.

– Как же вы наивны, – еле слышно промолвил Крэбб. – Впрочем, ничего не нужно менять, оставайтесь таким. Некоторым даже удается дожить в подобном состоянии до преклонных лет.

– У меня вряд ли получится, – отрывисто бросил я, пытаясь говорить небрежно, как человек хотя бы несколько поживший и повидавший свет. – Надежд на большое наследство я не питаю, так что, очевидно, я обречен работать до конца жизни, а это довольно быстро избавит меня от иллюзий, если они еще остались.

– Полагаю, так и есть, – согласился Крэбб. Он немного отпил из стакана и вздохнул так глубоко, словно какая-то неимоверная тяжесть давила на его душу. – Вот что я вам скажу, Эверилл: завтра меня здесь уже не будет.

Я перепугался так, что едва не выронил стакан, который, сам того не замечая, в подражание моему собеседнику крутил пальцами.

– О чем вы говорите?

– А, вы подумали, что я намерен свести счеты с жизнью? – Крэбб безрадостно засмеялся. – Нет, до этого еще не дошло. Я пока еще не совсем отчаялся… – Он переменил позу, выпрямился, запрокинул голову и взглянул в темный потолок бара. – Вам никогда не казалось, что Нью-Йорк – это чудовище, которое поглотило нас и теперь перемалывает в своем темном, грязном, осклизлом брюхе?

– Такие мысли мне в голову не приходили, но… – промямлил я.

К счастью, он и не ждал от меня какой-либо осмысленной реакции. Он разговаривал со мной так же, как какой-нибудь старый английский лорд в своем разрушающемся замке беседовал бы с дряхлым бессловесным лакеем или же со старой охотничьей собакой, способной лишь время от времени ударять хвостом по ковру да посматривать на хозяина подслеповатыми глазами.

– Когда я только приехал сюда – если вы не знали этого, то я родился отнюдь не в этом городе, – мне казалось, что мостовые здесь вымощены деньгами, и предприимчивому человеку остается лишь наклоняться и подбирать их. Я всем нравился, и все шли мне навстречу. Без труда я нашел работу и вскоре сделался ведущим журналистом в газете. Я стал вхож в богатые дома, мне сходили с рук насмешки над влиятельными людьми, потому что они находили мои замечания «забавными» и «милыми». – Его передернуло, когда он произнес это. – Но однажды, Эверилл, все переменилось. И произошло это в один-единственный день… Я рассказываю это вам, потому что, черт побери, я не могу исчезнуть, не оставив свою историю хоть кому-то, а вы, сдается мне, в состоянии меня понять.

– В общем да, – пробубнил я. – Надеюсь, что это так…

Мои слова прозвучали с той же степенью убедительности, как если бы они исходили от вышеупомянутой старой охотничьей собаки.

– Впрочем, я не требую, чтобы вы приняли мои слова на веру, – продолжал Крэбб. – Если вы меня выслушаете, этого уже будет достаточно. Уж так устроен человек, ему претит всякая мысль о том, чтобы исчезнуть, уничтожив всякую память по себе. Возможно, во мне еще живы остатки прежнего тщеславия, как знать?

Он снова отпил из стакана и заговорил негромко, ровным голосом, как человек, уже принявший решение: