Пробуждение Ктулху

Он сразу расслабился, и на какое-то время ко мне вернулся прежний мой знакомец, журналист, которым я восхищался. Мне подумалось, что он был рад сменить тему. Хотя он сам вызвался рассказать об обстоятельствах, которые подтолкнули его к мысли переменить место жительства и весь свой образ жизни, все же разговор об этом давался ему тяжело. Он то и дело запинался, подбирая слова, как будто опасался, что неточные выражения в его повествовании дадут мне повод усомниться в правдивости его истории.

– Я встречал много отрицательных отзывов на эту книгу, – подхватил я, – и в основном претензии сводились именно к тому, что она написана тем самым шероховатым слогом. Сам я, признаюсь, до сих пор не определился в том, как мне относиться к этому.

– Пренебрежение к рифме, к строгому стихотворному размеру, – сказал Крэбб, – выглядит так, словно автор нарочно отринул всякие требования литературного вкуса и задался целью эпатировать общественность своими странными псевдостихотворными возгласами. Назвать это полноценными стихами довольно трудно…

– Но все же некоторые полагают… – начал я, но Крэбб не дал мне закончить.

– Эти «некоторые», о коих вы упоминаете, – он скривил губы, – подобно подросткам, незрелым существам, пришедшим, как им думается, «изменить мир и пошатнуть его устои», просто дразнят пожилых тетушек, чтобы посмотреть, как те будут возмущенно кудахтать. – Он нахмурился. – Ситуация гораздо сложнее, чем вам представляется, друг мой. Разумеется, так называемый «вольный стих» – это вообще не стихи. Поэзия ли это? Но что есть поэзия? Возможно, способность воспринимать некую атмосферу, те незримые флюиды, которые ее напитывают и придают ей неповторимый колорит, – это и есть поэзия… Но где найти слова для того, чтобы выразить ее? И существуют ли подобные слова на самом деле?

– Мне думается, Райт пытался отобразить в стихах свой визионерский опыт… – снова начал я, и снова Крэбб не позволил мне довести мою мысль до конца:

– То, что пытался «отобразить» Райт, возможно, и впрямь существует на самом деле. Он называет эти невыразимые явления «запредельными» и изливает из себя потоки бессвязных слов, которые, как ему думается, способны погрузить читателя в своего рода транс, позволяющий также прикоснуться к этому невыразимому – «запредельному». Но все это лишь попытки, причем попытки неумелые: я глубоко убежден, что строгая классическая стихотворная форма превосходно может быть приспособлена для выражения абсолютно любого ощущения и передачи абсолютно любой мысли. Что касается Райта, то он попросту дилетант, которого распирает желание быть услышанным. Его так называемые «творческие опыты» очевидно не профессиональны – но тем самым, возможно, и привлекательны для других непрофессионалов. То, о чем он дерзнул говорить, действительно находится за пределами человеческого понимания и может быть выражено лишь очень простыми, классическими словами… или же не выражено вовсе. Запредельное нельзя пытаться выразить мутно, оно должно отражаться в поэзии как в зеркале – отчетливо, с беспощадной ясностью.

Я был немного огорчен – только сейчас, услышав этот суровый отзыв, я понял, что в глубине души все-таки надеялся получить от Крэбба некое оправдание той странной форме, которую Райт избрал для своих поэтических излияний.

Крэбб вернулся к прежней теме:

– Как ни странно, именно так называемые «поэтические», а на деле бредовые «откровения» Райта, которым я уделил столько внимания в своих мыслях в тот день, пришли мне на ум снова, когда я наконец дал себе труд внимательно рассмотреть то место, где очутился. Райт смутно упоминал какие-то подводные города, чьи стены возведены из колеблющихся листьев анубиаса, обросших склизкими водорослями. Повинуясь глубинным течениям воды, дома эти шевелятся, постоянно изменяя свою конфигурацию, и странный манящий свет пятнами расходится на поверхности воды, свет, который вытекает из щелей между листьями. Когда я смотрел на лачуги убогого квартала, населенного волосатыми карликами, мне вдруг почудилось, что стены их действительно шевелятся. Я отчетливо видел, что лачуги эти сколочены из разного старья, подобранного на помойке, но вместе с тем мне начало казаться, будто они, как в визионерских описаниях Райта, сшиты из листьев анубиса. Да и само название растения – «анубис» – звучало зловеще, поскольку оно обозначает также бога мертвых у древних египтян.