Пробуждение Ктулху

На какое-то мгновение мне показалось, что на стенах проступили странные росписи. Вообще стены здесь были оклеены старыми, выцветшими обоями с каким-то неназойливым узором вроде мелкого цветочка. Такие обои выглядят скучными, однако на их фоне прекрасно смотрятся картины и фотографии. Здесь же, однако, никаких картин не было и в помине – только эти ровные блеклые повторяющиеся узоры. Странно было даже предположить, что кто-то разрисовал их крупными фигурами, используя слишком яркие и слишком темные краски. (Похожим образом выглядели картины Деборы Остин.) Впрочем, у меня не было времени рассмотреть привидевшиеся узоры на стенах: они проступили всего лишь на несколько секунд – и пропали, стоило мне моргнуть.

Миссис Паттеридж обернулась ко мне. В темноте странно сверкнули ее глаза:

– Пройдемте в гостиную. Необходимо угостить гостя чаем. Да, нужно выпить чаю в гостиной.

Я помнил историю о перце, который бедная Додсон якобы насыпала в хозяйский чай, но никаких поводов отказаться у меня не нашлось. Произнести «я не пью чай» я не мог: это автоматически означало бы, что я пью только алкоголь. Мне не хотелось предстать в глазах Пейшенс Паттеридж пьяницей, тем более что я им не являлся.

Гостиная на деле оказалась кухней с большой грязной плитой, на которой стоял огромный закопченный чайник. Миссис Паттеридж усадила меня на колченогий стул, прислоненный к стене (если его отодвинуть, он начинал падать), и я уселся, боясь пошевелиться. Из своего ужасного чайника она налила мне в чашку какую-то коричневатую жидкость. Я с опаской попробовал. Хозяйка расплылась в улыбке и начала рассказывать, что купила этот чай на прошлой неделе, когда ездила в соседний город на ярмарку, и что чай этот – самый настоящий китайский. Напиток был тошнотворным на вкус, поэтому я только делал вид, что пью. В действительности даже нюхать его было мучительно. Я боялся предположить, что именно могло находиться в чайнике несчастной женщины…

Она ни о чем меня не спрашивала – как будто мы с ней были давным-давно знакомы – и непринужденно болтала обо всем на свете: о покупке чая, об уходе за садом, о разведении роз.

Какая-то странная мысль мелькнула у меня, даже не успев толком оформиться в нечто законченное, и я вдруг заговорил о выставке «Душа цветов» и о том, как отзывалась о цветах художница-визионерка Дебора Остин. Едва я упомянул об этом, как моя собеседница вздрогнула и застыла, выпрямившись.

– Не встречайтесь с ней! – произнесла она внезапно каким-то совершенно другим, низким и торжественным голосом. – Никогда не встречайтесь с ней! Если вы ее увидите – бегите! Она совершает слишком много… слишком много… Нет…

Она подлила себе «чаю» из своего жуткого чайника, вздрогнула и сказала как ни в чем не бывало:

– Прохладный сегодня день. Нужно полить цветы.

– Вы говорите, цветы? – подхватил я. От голоса, которым миссис Паттеридж предостерегала меня от встреч с Деборой Остин, у меня мороз пошел по коже, и я невольно содрогнулся; возможно, этим и было вызвано замечание насчет «прохладного дня». Каким бы жутким ни было откровение касательно Деборы Остин, я все же хотел услышать его. Возможно, в этом я найду наконец ключ к разгадке несчастья, которое постигло моего доброго товарища Крэбба.

– Мы смотрим на цветы, считая их чем-то прекрасным, – сказала Пейшенс Паттеридж спокойно. – На самом же деле они являются не чем иным, как отходами жизнедеятельности растений. Цветы отвратительны. Они – наросты, от которых растения не могут избавиться. Они истощают стебли, они уничтожают жизнь, высасывают ее ради собственной мимолетной красоты – точнее, того, что недальновидные люди считают красотой. Хуже всего то, что избавиться от них самостоятельно растения не… – Ее голос звучал все глуше, и в конце концов я почти перестал различать его. – Но чай можно пить всегда, – сказала она вдруг звонко. – Чай необходимо пить, когда приходят гости.