Пробуждение Ктулху

Опубликовано в журнале «Виэрд Тэйлз», 1932 г. В архиве сохранилась полная копия, листы даже не пострадали, если не считать двух последних, сильно измятых и найденных в другой пачке. Не составило труда определить их происхождение и присоединить к предшествующим.

Это был один из тех ветреных дней, когда особенно остро ощущаешь свою бесприютность: как будто не существует в мире стен, способных укрыть тебя от дождя и бури, даже и искать их бесполезно. Только и остается, что брести под ледяными струями, которые бьют по лицу и заставляют задыхаться, – без малейшей надежды как-то избавиться от злосчастья. Будь я религиозен, я сказал бы, что такие минуты способствуют развитию в человеке смирения, но увы! Слишком много проповедей, которыми потчевали меня в детстве члены моей излишне благочестивой семьи (старший брат матери сделался пастором, что не могло не наложить отпечаток на всю нашу семейную атмосферу), – и у меня развилось острое, почти болезненное неприятие всякого рода благочестивых рассуждений. Едва лишь я слышу о «смирении» или «покорности», как мои руки сами собой сжимаются в кулаки и в душе рождается желание сквернословить – дрянная привычка, которая рано или поздно заведет меня в бездну неприятностей. Однако все, что я мог сказать по поводу непогоды, застигнувшей меня поблизости от небольшого приморского городка Портс-о-колл, где у меня не имелось ни одного знакомого, – это «черт бы всё побрал!».

В мои планы совершенно не входило времяпрепровождение в Портс-о-колле, но автобус, который следовал в Нью-Хейвен, неожиданно сломался посреди дороги. Ожидание, как нам объявили, должно было занять не менее пары часов. (В речи водителя, правда, это прозвучало как «не более пары часов»). Было уже около семи вечера, поэтому я решил подыскать ночлег в Портс-о-колле, до которого от места аварии идти было примерно полчаса, и отправиться в дальнейший путь уже завтра, когда будет светло. Есть у меня такая особенность – я боюсь темноты. Страх этот неконтролируемый и ничем не объясняемый.

Взрослому человеку неловко признаваться в подобной слабости, поэтому обычно я ссылаюсь на болезнь глаз. Мол, после захода солнца я полностью слепну, поэтому стараюсь не выходить из дома. Мне, конечно, иногда любезно предлагают фонарь или лампу, но я и в этих ситуациях нахожу отговорки: мол, спектр света после заката таков, что моему зрению никакой фонарь не помогает.

Все это вранье, я прекрасно вижу в темноте. И честно сказать, предпочел бы ничего этого не видеть. Как только гаснет последний луч заката, в сумраке начинают шевелиться тени. Чаще всего они безобидны – по крайней мере, не совершают ничего дурного и не делают попыток приблизиться, – но само лишь осознание того, что они где-то рядом, что они существуют, меня сильно нервирует.

Не помню точно, когда начались видения. В детстве я пытался рассказывать об этом матери, но она лишь улыбалась и боролась с моими «глупыми страхами» по-своему: приподнимала шторы, отодвигала от стены кресло, светила лампой под стол. «Видишь? – говорила она. – Здесь никого нет». По ее словам, спать со светом вредно, так как это не позволяет хорошенько выспаться. Убеждать ее в невозможности «хорошенько выспаться» в присутствии непонятных чудовищ, которые выходят из стен и потолка, едва лишь гаснет лампа, было бессмысленно. Она считала это все порождением моей слишком буйной фантазии, которая, в свою очередь, развилась вследствие недостатка у меня благочестия. Кончилось бы это тем, что у меня отобрали бы все книги, кроме школьных учебников, поэтому с какого-то момента я благоразумно замолчал. Все детство мне приходилось, стиснув зубы, перебарывать мои страхи в полном одиночестве, не имея никакой поддержки со стороны близких. Я даже не мог ни с кем поговорить о них.

Какое-то время я надеялся, что после окончания периода полового созревания все это пройдет. Но надежды были напрасны: напротив, когда я повзрослел, то невнятное, что я всегда усматривал в темноте, обрело более отчетливые очертания. Приходившие ко мне в темноте существа были антропоморфны – по крайней мере, в их клубящихся формах можно было различить «голову», «туловище» и «конечности». «Рук» – тех отростков, которые можно было бы считать верхними конечностями, – иногда насчитывалось больше двух, их бывало и три, и четыре, реже – пять. Порой у них наблюдались «пальцы», но куда чаще они завершались просто «кулаками». Они следовали за мной на значительном расстоянии и никогда, как я уже говорил, не пытались ко мне прикоснуться, однако само их присутствие чрезвычайно меня нервировало.

Из всего вышесказанного легко понять, почему я принял решение задержаться в городке и устроиться там на ночлег.