Пробуждение спящей красавицы. Психологическая инициация женщины в волшебных сказках

Следующий персонаж семиперсонажной схемы В. Я. Проппа — отправитель, круг действий которого «охватывает только отсылку»[79]. Он встречается только в «женских» сказках с первым кругом действий (о гонимой падчерице) и является обычно родным отцом героини. Важно то, что выгоняет падчерицу из дому мачеха, но сама она не увозит девушку в лес, а посылает мужа.

Здесь мы сталкиваемся с парадоксом: хотя девушка попадает в лес с помощью своего отца, несмотря на его предательство, она не испытывает по отношению к нему обиды, и в конце сказки овдовевший отец зачастую живет вместе с дочерью и ее семьей и делит ее стол и кров. На это отсутствие логики обращает внимание юнгианский психоаналитик Х. Дикманн, анализируя сказку о Гензеле и Гретель: «Конец этой сказки представляется нам в свете современной морали безнравственным, так как отец, который был слишком слаб, чтобы оказать сопротивление злой мачехе и вместе с ней отвел детей в лес, не только не наказан за свой безнравственный поступок, не еще и награжден, разделив с детьми добытые ими сокровища. Таким образом, он оказывается с лихвой награжден за свое малодушное поведение, в то время как не последуй он злому совету своей жены, он остался бы беден, как и раньше»[80].

В. Я. Пропп тоже отмечает нелогичность сказки, говоря о двойственности сказочной семьи относительно того, что любимого ребенка собственные родители отправляют на смерть: «Сказочная семья начала сказки таит в себе некую двойственность. С одной стороны, хотят и ждут ребенка, и когда он появляется, то о нем трогательно заботятся… С другой стороны, в семье ощущается глухая или открытая вражда. „Как бы его со света сбыть“ — постоянная сказочная формула»[81].

В. Я. Пропп, рассматривая эту нелогичность, ищет ответ «в реальной действительности прошлого», он обращает внимание на то, что в обрядах инициации именно мужчина отводит детей в лес, для женщины такое действие является табуированным и смертельно наказуемым: «Если детей уводили, то это всегда делал отец или брат. Мать этого делать не могла, так как самое место, где производился обряд, было запрещено женщинам. Несоблюдение запрета могло привести к немедленному убийству женщины»[82]. И хотя исторически главным инициатором изгнания детей в лес, к яге и т. д. является мачеха, увозит дочь в лес все-таки отец, причем он играет здесь самую жалкую роль: «Думал, думал наш мужик и повез свою дочь в лес…»; «Старику жалко было старшей дочери, он любил ее… да не знал старик, чем пособить горю. Сам был хил, старуха ворчунья…»; «Старик затужил, заплакал, однако посадил дочку на сани…». Далее В. Я. Пропп задает вопрос: «Спрашивается: почему же мачеха сама не может извести падчерицу или пасынка? Почему, при всей своей лютости и ярости, она сама не уводит детей в лес своей властной рукой? Она вполне могла бы сделать это логически, но она исторически этого не может, так как исторически детей уводит в лес всегда только отец или брат или дядя, но этого никогда не делала женщина»[83].

Этот ответ убедителен, если рассматривать сказку в историческом подходе. Каков социально-психологический смысл этого действия, каковы мотивы отца, почему он не заступится за родную дочь перед своей женой и почему дочь не обижается на своего отца за то, что он собственноручно увозит ее из дому на смерть — мы узнаем, когда взглянем на сказки с точки зрения не содержания, а процесса взаимодействия. Тогда конфликт между родным отцом и дочерью предстанет под другим углом зрения, мы увидим то, что герои делают друг с другом, а не то, что они при этом декларируют, — и попытаемся понять их мотивы. Задача героини в первой инициации — отделиться от отца территориально и найти своего мужчину. Подробнее этот ролевой конфликт будет рассмотрен в следующей главе.

Даритель

Среди семи возможных действующих лиц сказки, выделенных В. Я. Проппом, большинство персонажей — обычные люди из реальной жизни, члены семьи героини. Волшебной сказку делает встреча только с двумя необычными персонажами: помощником и дарителем. Они приходят из другого, волшебного мира и вмешиваются в обычную жизнь обычных людей самым непредсказуемым образом.

Каково социально-психологическое назначение образа дарителя в сказке? На этот вопрос можно будет ответить лишь после того, как получим ответ на другой вопрос: почему переходные моменты жизненного пути человека закодированы не в других каких-то жанровых формах, а именно в волшебных сказках?