— А чем ты питаешься сейчас? — резко перевёл тему Ропотов, не желая углубляться в глубоко презираемую им блатную романтику.
— Да чем питаюси? Да тем, шо Бог пошлёть, Лёха, тем и питаюси. Я ж с последней своей ходки с домẏ прявёз мяшок картохи да сетку большу луку, килограммов на двадцать так с гаком. Аккурат перед жопой этой усей со светом тута. Вот этим всем и питаюси… Чурбаны мои… они кошек и собак всех в округе пяряловили, прякинь… На моей картохе плов из их и дялають, ха! Вот это и ядим. Ты знашь, они, азияты эти местные, они, как тараканы, ей Богу: усе кругом сдохнуть, а они выживуть. И мороз им ня по чём, и голодуха… Слышь, — Серёга перешёл на шепот, — а дней десять назад они начальника нашего поряшили. Зарезали, прякинь, да? Один из них мне тут как-то чутка сгутарил про то… Зуб даю!
— Как зарезали?
Серёга посмотрел на Ропотова, как на дурака:
— Алиментарно, Ватсон! Ножом по горлу, — Серёга показал рукой на себе — ёпть, как барана, как кошку, мля. Им, чуркам, это как два пальца обоссать, ёпть. Как нам — курыцу аль кόчета6… Вспомнили тока они ямẏ перед этим, как он грόшами их заставлял с им дялитьси, как в пургу и дождь работать гнал без перерыву, как на даче яго за спасибу они тама вкалывали. Как мянтами он им грозил, депортанцией, чуть вякнут есля. Сначала они дяньгẏ получали по дόговору, по ведомости, все дела… а посл
На лестничной клетке воцарилась тишина.
Переведя дух, Ропотов, наконец, продолжил:
— Серёга, так они и тебя так же зарезать могут. Как его. Да, просто, чтоб едой с тобой не делиться.
— Да то-то и оно, шо могуть. Знаю… Они и мяня на плов пустить могуть, с них станетьси… Что я есть тока буду, Лёха, тады, кады уйду от них? Лук ведь и картоху мою они мне вот так просто не дадуть забрать. Да и мясу, не хай собачатину аль кошатину, мне уже не пожрать бяз них.
А в мясе — сила, Лёха.
— Ну так жизнь же дороже, — не унимался Ропотов.
— Да какая же это жизня, без жратвы, братуха? Я же сдохну, мля, без жрачки и буду тут с Някитчем рядком ляжати. Ты чяго, Лёх? Не-е…
Ропотов задумался. С трудом он выдавил из себя:
— Ну, хорошо, давай тогда вместе с тобой сходим, пускай они отдают тебе хотя бы твою долю лука и картошки.
Двоих они, может, и не тронут, побоятся?
Серёга уставился на Ропотова. Он явно такого не ожидал от этого рафинированного московского интеллигента, который только сегодня первый раз увидел его самого и услышал про его родную Большую Кашму.
— Да ладно! Ты? Со мною?.. И не зассышьси?.. — Серёга вытянулся в лице и приоткрыл рот от удивления.
— Я же сказал… Вот только вещи свои здесь оставлю.
— На хренаси тока тябе это, ня пойму я… Ну ты, мля, даёшь, кόряш, — Серёга рассмеялся. — Вязёт же мне на Лёх, ядрён-ть!
— Ты только потом помоги мне, ладно?
— Да уж за мной-то не заржавеять… Но смори тока, Лё-ха, ня подставь мяня. Я в тюрягу больше не ходок. И под пулю тоже не шибко жаланья имею.
— Не бойся, не подставлю. Просто я уехать хочу отсюда и своих забрать. Думаю, без помощи я не справлюсь, — произнёс Ропотов, не зная до конца, может ли он доверять этому типу. Открыться, что у него на стоянке машина, а то даже и две, а дома, кроме этого, продуктов на полнедели, это было бы слишком. Пока не следовало Серёге знать всё об этом. Но, с другой стороны, как ты умолчишь? Сказавши «а», будь готов произнести и «б».
Серёга сразу как-то изменился в лице, покачал головой и, прищёлкнув языком, спросил:
— Так у тя, чё, Лёха, и тачка имеяться?
Ропотов кивнул, не спуская с Серёги глаз. Если он в нём ошибся, то выражение лица, первые слова, интонация Серёги могли бы выдать в нём коварство. Именно этот момент — момент истины — был так важен для Ропотова.