Прочь из города

Киргизёнок отскочил назад и сразу же упёрся спиной в стену. Миска, которую он задел, упала на пол, мясо и кости разлетелись в стороны, оказавшись в грязи под ногами. В руке у Жаркынбая был нож, которым он до этого разделывал мясо. Вспомнив про нож, он выставил его вперед и стал кричать идущему на него Серёге и Ропотову, который и не думал трогаться с места:

— Не падхады, не падхады.

Серёга, увидев перед собой нож, сразу же остановился, сдал чуть назад, расставил пошире ноги и выставил перед собой руки. Всем своим видом он показывал, что готов к схватке. Брызгая слюной, он тихо процедил сквозь зубы:

— Ну, давай, щянок, ща я тябе покажу, как дядю ножичком пугати.

— Серёга, остановись! Что ты делаешь, дурак? — прокричал Ропотов.

— Не лезь, коряш, то моё с им, — не глядя в сторону Ропотова, процедил сквозь зубы Серёга, сосредоточивая всё своё внимание на кончике ножа.

— Перестань! Уйдём! Возьмём, что осталось и уйдём. Слышишь? — не унимался Ропотов, боясь сдвинуться с места, чтобы ненароком не навредить никому.

— Обожди чутка. Чернявого сопляка этого токась поучу и сразу апосля уйдём, — не слушал и не смотрел на него Серёга.

Неожиданно Жаркынбай сделал выпад ножом в сторону Серёги. Тот отскочил в сторону, а нож просвистел у него под рукой, ничего не задев. Проведя холостой удар, но показав свои самые серьёзные намерения, парень снова занял оборону в углу.

— Нэ падхады, Сырог, убью, шайтан, — почти плача, проговорил Жаркынбай.

— Ну, давай, сучара, яще разок попробуй, ня промахнись тока — я промашков ня прощаю, — стал подзуживать его Серёга, провоцируя на новый выпад. Он снова стал двигать туда-сюда своими широко расставленными и длинными, как жердями, руками, периодически подводя их почти к самому ножу и резко хлопая друг о друга.

Жаркынбай внимательно следил за руками Серёги, не забывая также поглядывать на его ноги и корпус. Краем глаза он также держал и Ропотова, не зная, что от того следует ожидать. Потом неожиданно снова сделал шаг вперед и провёл колющее движение в сторону Серёгиной груди. На этот раз его противник пропустил момент атаки и не успел начать вовремя убирать руку. Нож, прогнувшись, с треском вошёл в рукав куртки под самый правый локоть, и, не задев плоти, увяз в утеплителе.

Серёга резко ушёл влево, пропуская застрявший в рукаве нож дальше назад и увлекая за собой, этим же правым локтем продавил вниз руку киргиза, и тут же свободной левой, всем её предплечьем нанёс рубящий удар в область плеча мальчишки.

Жаркынбай с криком рухнул наземь, выпустив из руки нож. Как только киргиз оказался на полу, Серёга бросился бить упавшего ногами. Один удар — левой — пришёлся вскользь по корпусу, другой — правой — чётко в лицо. Кровь тут же брызнула из разбитого носа мальчишки. Он закричал ещё громче и обхватил голову руками, ожидая ещё удары. Но их не последовало: как раз не выдержал и вмешался Ропотов. Он бросился на Серёгу, обвив своими руками его руки и увлекая того в сторону.

— Пусти, Лёха, я ямẏ покажу… я ямẏ покажу, сучонку, как с ножом бросаться. Куртку мне, сука, порезал, чуть мяня самого не проткнул, на.

— Успокойся, Серёга, успокойся, всё кончено. Всё, ты победил. Всё! Всё! Не дури! Он больше не будет. Оставь его, дурака.

Жаркынбай, как был в той самой позе на полу, так и продолжал в ней оставаться, боясь даже показать из-под рук своё окровавленное лицо. Бедняга плакал по своему разбитому носу, по ноющему от боли плечу, но ещё больше он плакал от страха, что его всё ещё могут убить. Его и так только что чуть не убили. Вот так вот — ни за что, ни про что.

И почему русские так к ним относятся? Как к людям третьего сорта. Как к собакам, как к грязи. За что так ненавидят, презирают? Что они, киргизы, им плохого сделали? Что он им, Жаркынбай, плохого сделал? Как будто он сюда от хорошей жизни приехал, как будто он здесь не работает, как проклятый, не убирает за ними их дерьмо, которое они повсюду разбрасывают, и этот проклятый снег, который всё падает, падает и падает. «Чурка», «чурбан», «чебурек», «чукча», «узкоглазый», «тупорылый», «мудила» — только это и слышал он в свой адрес всё то время, как сюда приехал почти год назад. Никогда с ним не здоровались, не благодарили, никогда не называли его по имени и даже не пытались узнать его имя. А если и называли — те немногие, кто спрашивал, — коверкали, как хотели, и всегда над его именем смеялись. А что смешного в его имени? Имя как имя, обыкновенное киргизское имя. Между прочим, означает «светлый повелитель». Над чем же здесь смеяться?