Продавец туманов. Истории в стихах для городских мечтателей

Нет прекрасней вести из Вифлеема. Бог живет внутри. Бог живет снаружи. У Рахили, правда, еще проблема – прижимать покрепче кошачьи уши. На такую жертву была готова. Просыпался город весенним утром. Возвышался храм Рождества Христова, покрывалось дерево перламутром. Покрывались лица людей загаром. Под окном – акации, кедры, сливы. Приходили вечные ягуары, приходили львы, золотые гривы. Наливалась соком луна в зените. Ночь рядилась в странное, не такое. Умоляла кошек Рахиль: «Валите, подарите милости и покоя, заплачу с лихвой – назовите цену». Заболела чем-то. Пластом лежала. В недешевой клинике Авиценна прописал Рахили стальное жало. Впрочем, нет, Рахиль, вознеси молитву. Ты, Рахиль, послушай: играют трубы. Заострила коготь опасной бритвой, показала глупой болезни зубы. Грациозно выгнула позвоночник. Замяукав, в облако ткнулась мордой.

У Великой Матери много дочек. Ни одна пока не вернулась мертвой.

Осенние ягоды

Тима сидит на планерке. Тимохе скучно. Парень на старом приказе рисует лайнер. Графики, сметы, начальник еще до кучи. Тима всегда начеку. И всегда в дедлайне. Без выходных. И без отпуска. Перманентно. Если найдутся любители горбить спины, за недочеты уволят одним моментом. Роется Тима в бумагах, а там – рябина. Тима готов убивать за такие вещи. Может, в отделе продаж завелась эльфийка? Лезет в карман за ключами. В кармане хлеще: там облепиха. Шиповник. Какого фига?

Тимка звонит, раздражается, пишет в личку. Местные гопники в скверике мутят воду. Тим залезает в ближайшую электричку, едет, как он выражается, «на природу». Тимке невесело. Он вспоминает: книга. Мимо мелькают столбы, перелески, травы. В книге калина и ягода костяника. Можно рехнуться по-быстрому, боже правый. Тима выходит на станции. Жарко, сухо. Станция встретила бабками, пивом, псами. Тимке мерещится голос. Прощай, кукуха. Поосторожнее надо бы с голосами. В Тиме уже что-то надвое раскололось: сердце, душа ли его или так, подделка. Тима, себе удивляясь, спешит на голос. «Мелко ты плаваешь, – думает Тима, – мелко. Что мне теперь, – рассуждает, – поверить сказкам? Что я теперь шизофреник? Держите крепче!» Мостик расшатан. В пруду зеленеет ряска. Лес приглашает, и голос над ухом шепчет: «Полно, ребенок. Сентябрь с тобой играет. Видишь тропинку – а это в твое “неплохо”. Видишь другую – а это дорога к раю. Не возвращайся, ты понял меня, Тимоха?»

Где-то на станции «Небо» потом старуха скажет стабильно похмельному горлопану: «Ты бы с дружками в лесу не гудел, Илюха. Леший завелся у нас. Тимофей Степаныч». А в понедельник ни в офисе, ни в кофейне, где у Тимохи есть скидка процентов двадцать, не дожидаются глупого Тимофея. Лешему вроде не надобно парковаться.

Дорогая

Дорогая, я вышел вчера из метро, наступившую осень ругая. Ты гадала на лавке по розе ветров. Извини, не узнал, дорогая. Разве дома, с привычной домашней ленцой, осознал, и никак по-другому, почему же в толпе рядовое лицо показалось до боли знакомым. Я писал на манжетах, писал на листе, облетевшем до первого снега, только я – малодушно сбежавшая тень, нереально раздутое эго. Наблюдая, как движутся стрелки часов, забывая слова на вокзале, стал заботливым сторожем мер и весов. Удивился немного, что взяли. У богов исключительно как у людей: персонажи, характеры, маски. Тот болеет. Анубис вообще прохиндей. На лету сочиняет отмазки. Да, потворствую этим, потворствую тем. Несущественен и непорочен. Выпадая галчонком из строгих систем, сохраняю баланс, между прочим.

Если нет волшебства – приношу волшебство. Если много – вы справитесь сами. Вот и ветер шуршит по дороге листвой стариком с молодыми глазами. Ему выпал счастливый нечаянный шанс; он считает, что в небе покруче. В понедельник по улице мчал дилижанс и смеялся подвыпивший кучер. И его пассажиры, печеньем хрустя, безусловно, смеялись и пели. А на крыше в Стокгольме какой-то толстяк починил свой дурацкий пропеллер.

Прискакал пятый всадник на черном коне. Он невнятно представился, дурень.

Я работаю сторожем. Смерть не по мне. Смерть пока на военной халтуре. Но во вторник с пиратами пьянствовал ром разлохмаченный мальчик с кометы. Потому что добро остается добром, даже если его незаметно. В среду призрак из башни (наверно, гусит) откололся от призрачной стаи. Дорогая, сегодня поймаю такси и приеду к тебе. Поболтаем. Помнишь, ты говорила, что выбора нет? Ты серьезнее, правильней, злее. Твой оранжевый в крапинку лучший портрет написал богомаз из Орлея. Он был рядом с тобой, хотя должен был я. Но ревную, по счастью, не слишком. В среду рылся в наваленной куче тряпья. Отыскал твою детскую книжку.