Санта вступал в диалоги, мужик, орел: «Вы себя плохо вели, дорогие дети. Ладно, признаюсь: и я себя плохо вел, только в сравнении с вами – сезонный житель, так, гастарбайтер из дальнего далека. Письма писали? Попробуйте, напишите. Пейте побольше полезного молока, лучше, естественно, теплого и парного. Ты вот без шапки, застудишь к чертям мозги. Кстати, о птичках: есть очень плохая новость – скоро на улице будет вообще ни зги. Есть и хорошая новость для вас у деда (дедушка классный, вот справочка, вот печать): можно в постели окуклиться мягким пледом, лампу зажечь, сериальчики вон скачать, выучить хинди, придумать еще историй, если не в лом – наконец разобрать завал. А за окном – все пурпурное, золотое. Жаль, не художник. Умел бы – нарисовал. Барышня, вы восхитительны. Ближе к сути: можно по-прежнему плохо себя вести. Санта не выдаст, ребята, не депрессуйте. Встретил вчера я психолога. Мрачный тип. Выпил, спросил закурить и побрел отсюда. Лень убираться, за пылью не видно шкаф? Знал одного чистоплюя. Такой зануда. Вы отпустите, пожалуйста, мой рукав. Да, я не знаю, к чему вам приснилась нерпа. Брось, работяга, расслабься, уже среда».
Скоро и этот волшебник сбежит на небо – палку свою эстафетную передать.
Всё, что отдашь
Всё, что отдашь, окупится стократно. Возможно, завтра. Может, не сейчас. Полынь-трава, вино из винограда, усталость, абрикосы, алыча. Закат танцует огненное танго. Плывет гора, тень облака над ней. Танцуй давай, веселая цыганка. Еще сильней. И становись сильней.
Всё, что простишь, вернется теплым ветром, водой ручья, ромашковым венцом. Наматывай на сердце километры. Посмейся богу в старое лицо, посмейся богу в каждую морщину. Да он поймет, он, кажется, шутник. Садится в раритетную машину, мчит наугад, под регги, напрямик, слегка терзаясь от вечерней жажды. Он знает смерть, смерть отрицает прах. И если это правда, то однажды окажемся с тобой в одних мирах.
Всё, что живешь, что делаешь, – к удаче. Ты точно стоишь каждой из удач. Ты родилась, а это что-то значит, так вытворяй, и веселись, и значь. Никто не застрахован от падений. Чем круче грабли, тем светлее лоб. Твой лес, твои друзья, твой день рождения. У нас здесь столько снега намело. У вас тепло? Ну, «Ом намах Шивая». И печь тепла – сожги в печи беду. Вот дети спят, вот куклы оживают. Безвременью тебя не отдадут. Смешались люди, боги, духи, луны. Играют в покер лис и волкодлак. Влюбленные действительно безумны, но лучше так. Реально лучше так. Ночь вышивает в небе бесконечность, придумывая новые стежки.
Всё, что твое, останется навечно. И скоро Йоль. Короче, ведьма, жги.
Корми моих драконов
Привет, моя родная. С кем ты, где ты? Я так давно с тобой не говорил. Письмо логично начинать с привета. За окнами включились фонари. Родная, я пишу стихи и песни и посвящаю именно тебе. Сегодня мне не спится, хоть ты тресни. Осенний дождь играет на трубе. Звенит трамвай, горят огни рекламы, неоновая пыль летит в глаза. Родная, я признаться должен прямо, хотя давно обязан был сказать.
Мне снятся сны, забавные, как в детстве, когда еще гоняли во дворе, что я служу в секретном министерстве хранителем магических дверей, магических существ и иже с ними. Я бородат, серьезен и скуласт. Кругом твердят про миссию, про имидж, про пенсию, страховку, все дела. Что мы должны работать безупречно (хотел бы я на это посмотреть). Наш офис в сером здании у речки, за липами невидимый на треть. Начальник ездит на трухлявом форде, подозреваю, верно, по любви. Мы ходим в специальной униформе, ничем не примечательной на вид. Родная, я сижу в огромном зале. Не жалуюсь, ты не подумай, нет. Но вот вчера мы, кажется, ввязались в довольно подозрительный проект.
Пожалуй, должен объяснить с начала. Я сам в себе запутался, прости. Шептала осень, музыка звучала, какой-то ненавязчивый мотив, и шторы колыхались, как от вздоха бульваров, переулков, площадей. Мы делали прекрасную эпоху, прекрасных невзаправдашних людей. И надо же такому приключиться. Пока возились с древним тайником, от нас сбежал один печальный рыцарь и как-то ведь управился с замком. А мы старались похитрей замочек, и с кодом от семерки до нуля. А рыцарь был – короче, не закончен, тем более – пилотный экземпляр. Аукали, кричали – он не слышал. Пошли на звон железных башмаков. Потом скакали по покатым крышам и ускакали очень далеко. Промокли до трусов, попав под ливень, обидно: мы-то вроде ни при чем. А он бежал, до одури счастливый, размахивая шпагой и мечом. И я проснулся. Встал, поставил чайник, проверил «мыло», почту и «Ватсап». А где-то бродит рыцарь. Не печальный. Без замка, без наследства, без лица.