Читаем Продавец туманов. Истории в стихах для городских мечтателей полностью

Господин Океан третью вечность живет на дне. «Слишком много», – вздыхает ворчливый старик-селедка. И бликует вода, и сияет звезда над ней. На пустом берегу догнивает рыбачья лодка. Иногда Океан превращается в рыбака, продавца янтаря или в кашель морского волка. Он сидит в кабаке за столом, захмелев слегка. Люди очень смешные. Обидно – живут недолго. Иногда господин Океан вызывает шторм не от скуки, скорее, из праздного любопытства. Пошуметь на досуге. Ему же понятно, что невозможное сбудется там, где готово сбыться. Господин Океан говорит, и слова мудры, беспричинно смеется, не помня другой науки. И сельчане, конечно, приносят ему дары: побрякушки, поделки, любые людские штуки. Парусину приносят. Дырявую сеть. Сатин. Две лимонные корки. Щепотку вчерашней сажи. «Уважают меня, – умиляется господин, – очень славные люди. Наверное, любят даже».


Господин Океан забирает дары домой. Люди празднуют счастье, украсив огнями пристань. Обнимаются люди: мой муж уцелел. И мой. Океан отдыхает. Проходит еще лет триста.


Господин Океан просыпается, щурит глаз, разминает сустав, выгибает земные оси. Начинается страшная буря, но в первый раз Океану никто подношения не приносит. Соревнуются чайки. За тучи луна ушла. Молодая луна – подмастерье в ночной артели. Господин Океан достает из ларца бушлат. Разрешает себе погулять в человечьем теле. По песку, по поселку. На улицах никого: ни торговца зерном, ни пророка в своей отчизне. Эх, сейчас бы ввязаться в бессмысленный разговор о погоде, о ценах на рыбу, о смысле жизни. Господин Океан достает из волос корвет, потому что корветы вообще с головой не дружат. Наконец в деревянном окне замечает свет, чрезвычайно доволен. Восторженно рад. Как лужа.


Господин Океан говорит, и слова верны (нет такого закона – молчать господам в бушлатах): «Ох, и сладко я спал, ох, и славные видел сны. Где дары?» Человек отвечает: «Ума палата, а дурак. Идиотский кретин. Накопил старья: сундуки, костяные игрушки, цветные бусы. Все, естественно, умерли. Правда. Остался я. Вот, оделся в красивое, новое. И обулся. Я стоял, провожая последние корабли. Молодые уехали. Старые? Типа тоже. И дома обветшали, они теперь часть земли. Я по странной причине живу, никому не должен. Просто я тебя ждал, господин Океан. Давно. Познакомишь меня с якорями, китами, скатом. Что тебе предложить в благодарность? Возьми окно. Помню, лаком его покрывали с одним пиратом». «Да, пожалуй, возьму, – ухмыляется гость тогда. – Кстати, ты собирайся. Еще бы лимонных корок». Оскверняют покой субмарины, спешат суда. Океан отдыхает. Проходит еще лет сорок.


Господин Океан просыпается, трет бока. Борода Океана со временем стала гуще. Господин Океан открывает окно в закат и поет «Аллилуйя!» дождавшимся или ждущим. Его слышат усталый маяк, счетовод овец, потерявший надежду рыбак, голубая Вега. Человек подпевает. Горбатый старик-тунец недовольно ворчит. Но в отсутствие человека.


Флейта

Тот, кто сюда попал, обратно не захочет. Он обречен блуждать по золотым огням. У осени в руке хрустальный колокольчик позвякивает в такт пульсирующим дням. Оранжевый фонарь – вкрапление в зените лакричной темноты, которой не постиг. Мне нужно от тебя умение предвидеть, способность выживать и находить пути. Чтоб удивился бог и выдохнул: «Бывает». Он тоже иногда кудесничать мастак. Слетают в города небесные трамваи и берегут для нас свободные места, тепло в груди и шанс счастливого билета. И волшебству – не спать, и это все твое. У осени в руках осиновая флейта, эльфийская тропа. Прислушайся – поет.

Демиург

Демиург закрывает глаза на краю Вселенной. Ему снятся истории: остров Святой Елены, молодые туземки, роскошные гобелены, семилетний Иона играет с большим китом. Демиург, просыпаясь с утра, создает планету, где родится Шекспир, что начнет сочинять сонеты, где влюбленные пары бросают в фонтан монеты, загадав абрикосовый сад и уютный дом.


Демиургу пеняют: как маленький, право слово. Человеческий род ненадежен и избалован. Напрягись, чтобы смерти хватило ее улова. Обеспечь генеральским штабам справедливых войн. Вот, запомни, придурок: мы знаем твои уловки. Проживешь ли ты дальше без пенсии, без страховки? Мы-то знаем, как правильней. Нечего хмурить бровки. Несогласных настойчиво просим: валите вон.


Демиург закрывает глаза на краю пустыни. Ему снится: медовой водой истекают дыни, а потом еще снег и старик на морозе стынет, потому что красиво, внучок нацепил коньки. Демиург, просыпаясь с утра, сочиняет страны – все играют на флейтах, купаются в океанах. Пьют амброзию маги, алхимики, великаны, улыбаются, глядя на солнце из-под руки.


Демиурга ругают: с тобой никакого сладу, офигеть, креативный нашелся. Ума палата. Мы сначала отправимся к боссу, потом – к Пилату. Где борьба за престол, эпидемии, нищета? Ты давай, чтобы истина, чтобы любой поверил. Еще в обморок грохнись – смотрите, какие звери. Так-то мы достигаем успеха в небесной сфере, пока всякие корчат опять из себя шута.


Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений. Том 2. Мифы
Собрание сочинений. Том 2. Мифы

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. Во второй том собрания «Мифы» вошли разножанровые произведения Генриха Сапгира, апеллирующие к мифологическому сознанию читателя: от традиционных античных и библейских сюжетов, решительно переосмысленных поэтом до творимой на наших глазах мифологизации обыденной жизни московской богемы 1960–1990‐х.

Генрих Вениаминович Сапгир , Юрий Борисович Орлицкий

Поэзия / Русская классическая проза