Продавец туманов. Истории в стихах для городских мечтателей

Шарлотте непрозрачно намекнули: на типов тоже действует запрет. Когда Шарлотта не пришла домой ни в среду, ни в четверг, ни в воскресенье, лил мелкий дождь, занудный дождь, осенний, на целое столетие хромой. Торговец и седой иллюминат играли в карты с отставным пиратом. Горел фонарь. У точки невозврата не может быть других координат. Их знают дети, маги, дураки, семью свою приличную позоря. Но в городе никто не помнил моря, ведь он стоял на берегу реки. Шарлотту, впрочем, встретил брадобрей. Приятно пахло листьями и дымом. Шарлотта просто проходила мимо и просто растворилась в октябре. И рядом с ней обычный мистер Смит: квадратные очки, рукав гармошкой. Но брадобрею – с пьяных глаз, возможно, – почудилось, что океан шумит.

Достоевский

Имея вид непритязательный, косой простукивая твердь, приходит к русскому писателю его писательская смерть. Конечно, правила есть правила, права, конечно, есть права. Вот только автору не нравилось, и Бегемот протестовал. А смерть пришла – куда ты денешься? Целуй жену, отдай долги. Так на безрыбье и в безденежье когорты ангелов мелки. Спросить бы с каждого – да не с кого. Что не игрок – то запасной. Смерть уважает Достоевского и очарована Сенной.

Любуясь купольной мозаикой (звезда горит, а ты не тронь), приходит к русскому прозаику великовозрастная хтонь. Сурово прикурив от третьего немолодого фонаря, спешит на крышу – жить столетия и пересчитывать моря. Играют в карты шаромыжники на штоф плюс баночку икры. Смерть уважает князя Мышкина и презирает топоры. Играет около. И пикколо. Сопровождают нос усы. Сейчас бы с дамой, лучше с Пиковой, но Пушкин – главный сукин сын. Случилась легкая контузия от бытия, восторга от.

Михалыч маленький, как бусина, хохочет, плачет, идиот типично питерского облика. Над преломлением неволь то он ныряет прямо в облако, то прямо облако в него. Читают Бродского по памяти соединенные мосты. А Родион сидит на паперти, вздыхая: «Лишь бы не простыл».

«Подкровать»

Мы сейчас закроем чатик и пойдем пугать ребят: жил в коварной «подкровати» преогромный страшный ад. Глаз (один) того нахала был кровавым, как коралл. Если что-то пропадало – несомненно, волк сжирал. Где нора его – интрига, очень хитрые волчки. Так у нас пропали книга, совесть, вера и очки. Мы планировали битву, но у нас пропал «рожон». И тогда, опасней бритвы, к нам приехал мистер Джо и сказал: «Не надоело вам искать который день телефон, расческу, дело, дребедень и ерундень, смысл жизни, незабудку и Варварин длинный нос?» Мистер Джо построил будку и приделал к будке трос. Попрощался, обнял батю, съел четырнадцать блинов и спустился в «подкроватю», в царство ужасов и снов, в мир, где мамина тоналка и резиновая кость. Долго выло и стонало. «Фу, – кричало, – ну-ка, брось». Разразилось жутким воем. Сердце ухало в груди. Мистер Джо – великий воин, «подкровать» он победил. Он нашел пакет из крафта, отпуск, премию, кулон. Все нормально стало, правда, а потом уехал он, наш герой и наш спасатель, наше лучшее кунг-фу. Что-то снова в «подкровати» неспокойно. И в шкафу. Потерялись цель и строчки, быль и небыль, жук и шок. Приезжай к нам (только точно), уловимый мистер Джо.

Отличный никто

Мой учитель сказал: «Тебя нечему, странник, учить. Ты постиг ничего в совершенстве, ты стал безнадежен». Я оставил на старом камине слова и ключи. Со стены на меня улыбались последние дожи плюс какой-то мужик бородатый (наверно, эмир, хотя, судя по грустному взгляду, отвергнут гаремом): «Вот иди и живи в свой реальный воинственный мир, вот иди и доказывай людям свою теорему, что вокруг чудеса, что буквально везде чудеса. Мы-то знаем, что радость давно растворилась в миноре». Те, кто больше не верит в спасение, уходят в леса. Те, кто больше не верит в леса, отправляются в море на кораблике имени Очень Святого Отца. А не очень святой извлекает квадратные корни. Мой учитель сказал: «Ты никто, научись созерцать». Окружившим нервяк. Окружающим даже спокойней.

Я ушел от учителя, в целом доволен судьбой. Свел знакомство с актером (играл он какого-то сэра). Мой знакомый сказал: «Даже не о чем спорить с тобой, если ты до конца не познал бесконечную серость. Эту серость нельзя разогнать миллионами ватт, это дохлая кляча впряглась в кривоватые сани. Ты никто, несомненно, всегда был слегка туповат. И смотрел не туда, и не тем был, конечно же, занят». Под навесом смеялись какие-то новые мы, хохотали бессмертными – так полагается юным. Танцевали хрустальные рыбы на грани зимы. И пират с попугаем свалил за ближайшие дюны. На окне у торговца ветрами чадила свеча. У торговца ракушками в ухе блестела гинея. Мой знакомый сказал: «Ты дебил, научись различать, где реальность, где вымысел, может, тогда поумнеешь».