Продавец туманов. Истории в стихах для городских мечтателей

Я ушел от приятеля, грустный, пустой, как стакан. Забывало меня по дорогам, по трассам носило. У подножия синей горы тосковал великан. Уловил непонятное сходство с волшебным верзилой. Словно вся королевская рать, королевская знать наклонилась ко мне и сказала рокочущим басом: «То, что есть у тебя, просто есть, и его не отнять ни войне, ни чуме, хотя этого в мире с запасом». С той поры великан – мой надежный товарищ и друг – навещает меня. Мы вообще не следим за часами, проверяем пространство Вселенной, пока демиург наблюдает за нами, и мы с ним похожи носами. Пульс галактики дятлом безмозглым стучится в висок, через вечное сито кометы и звезды просеяв. А потом вытряхаем из детских сандалий песок, просто тонны песка, что белей бороды Моисея. Что низводит в ничтожность, какой мы получим ответ, если даже дождемся в конце от великих ответа. Все равно дальше свет. Ослепительный правильный свет. Ничего, кроме света. Такого прекрасного света.

* * *

В неуютной каморке на двадцать шестом этаже, где отличная слышимость, стены из гипсокартона, у писателя снова не так изогнулся сюжет. Горемыка идет, достает половину батона. Достает из себя неизменно печальный кивок. Равнодушно жует бутерброды, в сомнениях тонет. Но глядит великан, усмехаясь, на муки его, и героя романа качает в огромной ладони. И какой-то мужик на стене поправляет чалму, улыбаясь глазами оттенка дижонской горчицы: «Ты постиг ничего, даже можешь учить ничему. Ты отличный никто, тебе нечему больше учиться».

Ассоль

Мне кажется – я что-то упустил, и чудится – я что-то потерял. Апостолы садятся на настил, пьют красное вино, едят угря, забавно спорят – кто кому нальет. Часы спешат вперед, не могут вспять.

Ассоль стирает грязное белье. Ассоли сорок шесть, а может, пять. Да разве это важно, черт возьми, когда волна – и все мы на волне. Когда одновременно все за мир, но, видимо, не все. И не вполне. Вчера была кошмарная гроза, сегодня море тихое, как вдох. Какие, к аргонавтам, паруса, ракушки, корабли, помилуй бог. Стабильное предчувствие беды. Ряд новостей не терпит новизны. Ассоль устала, дремлет у воды. Ей снятся сны. Возможно, что не сны.

Ассоли двадцать шесть, а может, семь. По вечным меркам это ерунда. Друзья не покидают насовсем. Зовут дороги, страны, города. Апостолы из растаманских каст хиппуют на задворках у небес. Добрейший бог заметит и подаст, а не подаст – так обойдутся без. Ныряет в бездну голубой марлин. В кафе старик печется о жарком. Цветочницы с глазами Магдалин кокетничают с местным рыбаком. По радио играет Дебюсси, и – лунный свет, и жизнь на чистовик. Ассоль на берег валится без сил. Раскручивает сказка маховик.

Блокнот запоминает имена теней, что появлялись за плечом. Ассоли восемнадцать лет. Она о юности – и больше ни о чем. Она из солнца, облака, дождя. Надежда – глупость, глиняный колосс. Апостолы встают и, уходя, легко ее касаются волос. Идут по морю в пене, как в снегу, за море выпадают, как роса.

Ассоль не будет ждать на берегу. Ассоль сама поднимет паруса.

Октябрь

Октябреет в квартире, на улице и на душе. Обещают прогнозы: снега еще лягут потом. Человек различает реальность по слою клише, по ненужности фразы, по кипенно-белым пальто. Чуть колышутся шторы. По радио гонят волну прорицатели нового времени, страшных вещей. Человек замечает, что, если его не толкнуть, он проспит восемнадцать часов или двадцать вообще. Человеку пока не судьба превратиться в кота. Возвращают на землю работа, проблемы, кредит. Человек отправляется к доку с усталостью рта. По совету коллеги из офиса. Доктор сердит. Вызывает сочувствие. Отпуск ему бы любой, чтобы чай, проводница. По рельсам неслись поезда. Если вечность расщедрится вновь на такую любовь, будет вечности крайне признателен. Выспится, да. В ритме дальних дорог станет дробно стучать колесо. Подмигнет семафорно попутчик его кочевой. Эскулап говорит: «Ты представь, если всё это сон, мы проснемся, откроем глаза, а вокруг ничего. То есть правда совсем ничего: ни родных, ни друзей. Пустотелость, безвременье, темень, кромешная тишь. Только искры комет. Только ты, дорогой ротозей, в самой скверной дыре в самом древнем скафандре летишь. Через море вселенных. Спокойно тебе, хорошо. Голова не болит, ибо нет у тебя головы». Человек говорит: «Почему же на вас капюшон? Вы неправильный доктор, чего уж там – доктор ли вы?»

Октябреет. Сначала на четверть, потом и на треть. Человек потирает виски, невысок, небогат. Говорит: «Подождите, хочу этот сон досмотреть, досмотреть свою жизнь до конца». И уходит в закат. Покупает подруге ромашки в прозрачной слюде. Отклоняет листовку на скидку в какой-нибудь спа. Небо слышит людей, ну, естественно, слышит людей. Просто дождик в раю, непогода, желание спать. Начинается долгая ночь в Гефсиманском саду. Под оливами пастырь дудит, улыбаясь, в рожок. Человеку пока не пора превращаться в звезду. Эскулап убирает косу. Не сегодня, дружок.

Ничего, моя девочка, нового не открою