Продавец туманов. Истории в стихах для городских мечтателей

Все серьезно до боли в игрушечной их отчизне. Вдохновенны стремления кукол, дела благи. И бурлит в дуралеях огромная жажда жизни. Тут уж хочешь не хочешь – крутись, торопись, беги. Кто торгует на бирже рудой. Кто столичный яппи. Кто случайно достиг просветления (или врет). Буратино вон квеструм открыл, Арлекин в стендапе. На фрилансе Мальвина, к ней запись на год вперед. Предположим, судьба улыбается настоящим, не узнают на улице люди – узнает Сеть. Но все чаще охота улечься в уютный ящик. И все чаще охота на гвоздике повисеть. Безнадежность затей подтверждает любой и каждый, только в эту историю каждый зачем-то зван. Потому и в тебе пресловутая эта жажда. Добрый сказочник шепчет, что верит в тебя, болван.

Колесо успокоилось в зарослях молочая. Дуремар по горящей путевке свалил в Тунис. У небесного края сидит Карабас, дичая. Нарисованный тушит очаг и снисходит вниз. Нанимается сторожем в древнем, как мир, музее. График очень заманчивый, времени – за глаза.

А когда они снова встречаются, ротозеи, даже в первый момент не находятся что сказать.

ЗИМА

Снег

Вот белый-белый снег с замашками эстета, с запасом теорем, где падать во хмелю. Вот серый человек уставился в газету и думает: «Вот ем, вот праздную, вот сплю». Прибрежная губа, которая не дура, отправится в печать и много лет спустя. Воинственно груба, придет литература, прикажет замолчать, станцует на костях отличный хоровод для уникальных видов. На заднем плане – смех и соло для трубы. А где-нибудь живет, прощания не выдав, единственный из всех, последний из любых. Последний гугенот, последний кабальеро, последний херувим без права на крыло. Живет не первый год, завел себе химеру, но крайне уязвим. И в городе бело. И в городе зима разносится, как сплетни. Поют «Шумел камыш» свидетели травы. И каждый, кто не маг, последний из последних, подумает: вот мы квадратно-гнездовым засеяны вот здесь от радости до рая. Растем себе, грядем, сидим на проводах. Космическая спесь, плохие самураи, да вроде мы путем, но как-то не туда.

Вот белый-белый пар. Вот белый-белый парень. Вот белый-белый бог нормальных снежных баб. Студент заходит в бар заказывать кампари, а в голове змея, барашек, баобаб. Что к лешему поток – я не люблю потоки. Что зоркий третий глаз открылся – на фига? Что кто-то соберет и вещи, и вещдоки, но где-нибудь, зато почти наверняка гуляет при луне с испуганной химерой – огромный белый хвост, глаза – чистейший мед – последний баронет, последний из шумеров, последний алконост без права на полет. Последний мандарин из Древнего Китая, чьи помыслы чисты еще, а не уже. Он видит фонари и все-таки взлетает, сбивая две звезды при резком вираже.

Фабрика елочных украшений

Николаю на фабрике елочных украшений уже несколько лет неудобна его работа. Он рисует на шариках лес хохломой и гжелью, но не сможет на белом холсте написать Джоконду. На обед у Коляна котлеты и бутерброды. Перерыв сорок восемь минут, ни минутой больше. Николаю безумно охота другой работы.

А по улице едет задолбанный дальнобойщик. А по улице едет Сергей на огромной фуре, потому что наряд получил – привезти игрушки. Ему плохо, он третью неделю температурит. Но начальство велело: «Работать кто будет? Пушкин?» И Сергей, проклиная начальство, погоду, пробки, наливает из термоса в кружку дешевый кофе, а потом загружает в холодный фургон коробки. И не хочет сидеть за баранкой, а хочет в офис.

В арендованном офисе менеджер Афанасий, в аккуратной красивой рубашке, худой, как циркуль, с бородой и достигший любых возрастов согласий, не согласен весь день разносить по табличкам цифры. Афанасию кажется: даже по воскресеньям его бедный двойник все бежит и бежит по строчкам. Афанасий листает вакансии как спасение.

Да хотя бы кассиром, но лишь бы без сверхурочных. Афанасий торгует игрушками крупным оптом. У него на визитке написано: «Радость – рядом».

Чуть позднее в одном супермаркете, что без окон, Антонина психует за кассовым аппаратом и моргает над маской накрашенными глазами. Тоню бросил жених и оставил ей рыбку гуппи. Тоня всем предлагает брать шарики: ей сказали, а то праздники кончатся – шарики не раскупят. А раскупят горошек – в салатиках Тоня шарит, суетливая, быстрая, верткая, как сорока.

Но какой-то щекастый малыш покупает шарик, тот, который раскрасил Колян, а привез Серега. Ну а продал манагер – как выстрелил по мишени (Афанасий – коммерческий арчер, Гермес в неволе). Мальчик хочет работать на фабрике украшений, то есть быть Николаем.

И варежки пахнут хвоей. Но пока он уходит, и снова стрекочет лента, и, качаясь, как маятник, шарик висит на ветке. И вот в этот момент улыбается вся планета, улыбаются все предыдущие человеки.

К концу подходит старый год

К концу подходит старый год, стоит у края. Твой сон – он остров, он плывет и замирает, теряя цель, и мишуру, и робинзонов. И он, и ты не ко двору. Вполне резонно. И меч, нависший над тобой, всегда дамоклов.