Продавец туманов. Истории в стихах для городских мечтателей

Город плотно взяли в кольцо метели. Наросли сугробы. К весне растают. Новый год наступит через неделю, а гирлянды где-то еще в Китае. И в квартире тихо, тепло и скучно. Ночь, черна как смоль, продолжает длиться. По бумаге шастает авторучка, буквы сами просятся на страницу: «Ну чего, привет, борода из ваты. Как здоровье? Внучка? Бегут олени? У тебя там чары и артефакты, у тебя в избушке трещат поленья. Сколько лет уже мы с тобой знакомы? Лет пятьсот? Четыреста? Или тыщу? Заскочил бы, дед, я все время дома: собираю мусор, готовлю пищу и пишу в стихах. Иногда и в прозе. Лимонад купил вон в стеклянной таре. У тебя обычно подарки просят, а тебе на праздник подарки дарят? Ты не плачь, пожалуйста, не девчонка, распустил же нюни – смотреть противно. Я спросил ленивого паучонка – обещал сплести тебе паутину. Кот хотел с тобой поделиться снами, хотя он обманет и не заметит. Новый год всегда происходит с нами, пока рядом мамы, мечты и дети.

Ну чего, привет, старикан в халате. Эх, судьба завидная, кочевая. Тебе платят пенсию? Мне не платят. Впрочем, я не жалуюсь. Выживаю – то монетку в радость найду под стулом, то чердачный призрак зовет: “Повоем?” Приболел недавно. В окно продуло. Пролечился медом и зверобоем. На стекле узоры, луна в зените. По дубовым веткам шныряет белка. А вчера Мороза в окошко видел. Он такой же точно, но он подделка. Значит, мне особо не интересен. Завели традицию – портить сказки. Я на всякий случай носок повесил, бирюзовый, ношеный, крупной вязки. Разлохматил звёзды – дивись, земляне. Представляешь, звёзды. Не будь занудой. Не прощаюсь, думаю, ты заглянешь на часок. Часок пролетит минутой. Домовому, старый, нельзя без друга. Зелена тоска, с переходом в синий. Под кроватью прячется пыльный бука, весь в каких-то катышках и ворсинках. Преисполнен мрачного пессимизма. Говорит: «Повывелись чудотворцы».

Домовой Сереженька пишет письма, выпускает в форточку и смеется.

Серафима Петровна

Серафима Петровна – старушка седая, строгая: сорок тысяч веков отвечает за весь подъезд. Вечерами читает роман. Причитает, окая. Не худеет, хотя по ночам ничего не ест. Занавески на окнах, алоэ на подоконнике. Серафиме мешают расслабиться фонари. К перемене погоды ей снятся одни покойники. В новой жизни они обожают поговорить. Временами молчат. Разобраться бы в хитром ребусе. Просканировать лбы. Пустяки, правый глаз – рентген; левый глаз – минус десять. И кстати, вчера в троллейбусе на проблемы с жилплощадью сетовал Диоген.

Серафима Петровна – старушка весьма почтенная – добавляет в салаты кунжут и зеленый лук. Поменяла обои, бодалась с кривыми стенами. К Серафиме Петровне на плюшки приходит внук. У него скоро праздник. Связала рюкзак с оленями. Подсмотрела в каком-то сомнительном телешоу. Надо внуку постричься – считает. Но тем не менее Серафима в полнейшем восторге, что он пришел. Потому что, увы, молодым постоянно некогда. Молодым – им на блюдечке выложи-приготовь. Серафима – она не сторонник такого метода. Внук – про звездное небо, про радости, про любовь. Серафима кивает, терзает огрызок ветоши. Внук – про то, что случился опять у ворот затор. Внук уходит, приятели ждут во дворе, но это же, представляешь, какого размера готовить торт. Серафима Петровна – и сердцем светла, и обликом – беспокоится: может, обидела невзначай? Остается с Петровной его золотое облако, остается с Петровной его недопитый чай. Ее кресло-качалка, трехцветная кошка-брошенка. И горчичное масло – умасливать чтобы плоть. Только Бога она до сих пор называет Боженькой. А для всех остальных он, конечно, давно Господь. Серафима Петровна – крылатая, неудобная, – несмотря на заслуженный возраст, полна идей. На второе пришествие ставит печать «одобрено». Мальчик знает, что людям нельзя убивать людей.

Дело верное – вставай и иди

Дело верное – вставай и иди. Не получится идти – так ползи. Ты же рыцарь, ты почти паладин, только лошадь утонула в грязи. Или не было коня. Тоже плюс. Или шастает в ночи хитрый вор. Я хотел бы написать тебе блюз, но не пишется вообще ничего. Ветер весело гудит в голове, выдувая мне слова из ушей. На обочине сидит Соловей, заливается, свистит «Май Мишель». Серый Волк бежит по сырости трасс, превращается в ручного волчка. В среду Элли улетела в Канзас в стоеросовых своих башмачках.

Дело нужное – вставай и беги. Не помогут ни компас, ни клубок. Внучкам бабушки пекут пироги, а ты сам себе теперь колобок. Ну, естественно, ты всех обхитрил. Ну, естественно, ты весь зачерствел. И торгуется на бирже митрил, рыбий мех и наконечники стрел. Утопил Герасим новый топор, изогнулась его правда кривой. У меня такой словесный набор, что, наверное, почти суповой. Три картошины, укроп и вода. Две морковки и один лопушок. Поезд радостно спешит в никуда. В никуде оно сейчас хорошо. В никуде сейчас вообще Рагнарёк, мяса, зелени, вина за глаза.