Продавец туманов. Истории в стихах для городских мечтателей

Демиург открывает глаза на краю деревни. Петухи презирают сновидцев, шумят деревья. Завалился бы ночью с цветами к одной царевне, ибо грудь ее девичья мягче, чем каравай. У создателя чай на столе, на штанах лампасы. Он простой рядовой демиург. Демиург запаса. Говорила беззубая кобра: «Не просыпайся». Говорили же древние руны: «Не открывай».

Демиург закрывает глаза, потому что может. Ему снятся хвощи, динозавры, земля моложе. Авель жив, Ной вообще покупает в ларьке галоши, потому что потоп отменили, а лужи нет. Вдаль бегут неуклюжие предки искусствоведов, напевая: «Советуйте сами себе советы». Демиург просыпается с первой минутой света и грызет авалонское яблоко. Сорт «ранет».

И когда ты оставишь тропу

И когда ты оставишь тропу – будет новый день, бесконечное небо над полем, аккорды пчел. Все дороги, что пишутся вилами по воде, превратятся в лесные ручьи за твоим плечом. Догоревший однажды закат и сгоревший дом остаются в траве миллионами светляков. Никогда – это просто отложенное «потом». Тяжело – это просто отложенное «легко». Просто ты не из тех, кто умеет точить клинок, не колдун, не волшебник, не знаешь, что впереди. Мир большой, а ты маленький-маленький мохноног. В этой сказке добро обязательно победит.

И когда ты покинешь тропу, будут мрак и страх. В темноте пляшут звезды. Конечно, она не зря. Звезды ищут сестер в осторожных ночных кострах, звезды ищут тебя. Над макушкой встает заря. Отыщи свой единственный брод, напиши свой бред. Уверяй, что такая судьба или чей-то план. Все дороги, что вышиты птицами в ноябре, остаются заделом для будущего тепла. Посеревший ноябрь – синоним для слова «грусть», но фонарик лежит в рюкзаке за твоей спиной. Насовсем – это просто неправильное «вернусь», великан – это просто несказанное «со мной». Вот геройство – возможность любить, обнимать, понять. Кружка пряного эля, тарелка с густым рагу. За твое королевство никто не просил коня. Мир – огромный, ты – маленький. Маленьких берегут. Подустав от величия собственной правоты, смерть идет за повозкой по следу от колеса.

Но когда ты покинешь тропу – будешь только ты. Только яблочный запах и желуди в волосах.

Шарлотта

А в городе на правом берегу речушки со смешным названием Муха вовсю цвела коррупция, по слухам, но хорошо готовили рагу. Еще запреты действовали там: нельзя шуметь, пить воду из-под крана, употреблять в беседе слово «странно», торговку рыбой называть «мадам». Как говорится, что запрещено – то хочется нарушить до икоты. Пока мышей не ловят доброхоты, бросать, к примеру, голубям пшено. Шарлотта в этом мире родилась. И выросла. Язык острее жала. Соседей чрезвычайно раздражала ее неподобающая связь. Шарлотту навещал какой-то тип. В подъезде пахло сыростью и йодом. Еще соседи слышали: поет он, как будто всех задумал извести.

«Я каждый вечер прихожу в твой дом к семи часам с завидным постоянством пообсуждать осеннее убранство, послушать джаз, поговорить с котом. Шарлотта, много-много лет назад я был соленым морем, белой пеной. Качал баркас, ворочался степенно, дремать в себя укладывал пассат. Я понимаю, милая моя, звучит смешно, нелепо и абсурдно. Однажды видел, как тонуло судно и как старел заброшенный маяк».

Тип исчезал под утро. Вот тогда все находили разные предметы: ракушку, камень, колокольчик медный, обломок проржавевшего винта. Шарлотта отправлялась по делам: в ближайший магазин, на встречу с боссом. В подъезде пахло солью, и кокосом, и чем-то пряным с солнцем пополам.

Тип возвращался снова – налегке. С щетиной на тяжелом подбородке. Он пальцем рисовал набросок лодки в прихожей на старинном сундуке.

«Шарлотта, я был счастлив без причин, когда я был огромным океаном. И женщины – худые, как лианы, – бросали мне монетки. И ключи. От комнат, от сердец, от городов. Умело управлялся Ной с ковчегом. Не знал, что позже стану человеком, но оказался к этому готов. Текли ко мне не люди – облака, не судьбы – витражи и арабески. Я видел, как болтается на леске блестящая добыча рыбака».

Тип исчезал с рассветом. Всякий раз кого-то удивлял «Веселый Роджер», куриный бог, корзина ягод годжи, кабацких ссор изящный парафраз. Божился дворник, будто у ворот кричали чайки, трепетали снасти. Потом всерьез настроенные власти Шарлотту быстро взяли в оборот, сказали, что наслышаны про бред, – какая цель, зачем тревожить улей?