Продажная тварь

Хомини заерзал на сиденье, ощупывая на спине набухшие красные следы от хлыста, и не понимал, откуда они и почему кровят. Черт, лучше бы я позволил ему умереть! Я мог бы выкинуть его из машины на потрескавшийся, в пятнах машинного масла асфальт на шоссе Харбор. Да кто его задавит — движение полностью встало. На полосе скоростного движения лежал перевернутый «ягуар». Терпеть не могу эту модель. Владелец «ягуара», в свитере с высоким воротником, сидел на земле живой и невредимый и, прислонившись к разделительному барьеру, читал книгу в твердой обложке, из тех, что продают только в аэропортах. Посреди полосы, разбитая всмятку от наезда сзади, поджаривалась вместе с водителем «хонда седан» в ожидании эвакуации на свалку и кладбище соответственно. У всех «ягуаров» названия моделей, как у ракет: XJ — S, XJ8, E — Type… А «хонды» словно называют для пацифистов и дипломатов с гуманитарными миссиями. «Аккорд», «сивик», «инсайт»[82]… Хомини выбрался из машины, твердо вознамерившись разрулить пробку. Размахивая руками, словно сумасшедший, — а Хомини и был сумасшедшим, — он разделял машины по цвету. В смысле не по цвету машин, а цвету кожи водителей.

— Чувак, ты у нас черный? Давай назад. Белый, все белые на правую полосу. Коричневый, разворачивайся. Ты, желтолицый, вставай в хвост к белым, пусть рассосется. Краснокожий, полный вперед! Мулаты — жми на газ!

Если он не мог определить на глаз, то спрашивал напрямик:

— Чикано, говоришь? А это то есть какого цвета? Ты просто так, хуеплет, расы не придумывай. Это я рuto[83]? Вот где я видел твое puto, понял, pendejo[84]! Быстро встал на свою полосу, ниггер, и не высовывайся. Твое место там!

Когда приехали полицейские с мигалками, машины уже двинулись, и Хомини забрался обратно в машину, отряхивая руки, как будто он что-то сделал.

— Во как надо, видал? Меня этому научил Саншайн Сэмми: «Время никого не будет ждать, а ниггер будет ждать кого угодно ради чаевых в 25 центов».

— Что за Саншайн Сэмми?

— А тебе какая разница, кто такой Саншайн Сэмми. У вас, у новых ниггеров, и черный президент, и игроки в гольф. А у меня — Саншайн Сэмми. Это был настоящий постреленок, то есть самый первый из нас. Вот уж кто спасал нашу ватагу из самых крутых передряг! Он и был настоящим беспартийным лидером!

Хомини плюхнулся на сиденье, сцепив руки за головой, выглянув в окно и свое прошлое. Чтобы заполнить паузу, я включил трансляцию матча с «Доджерс»[85]. Хомини тосковал по старым добрым временам, по Саншайн Сэмми, а я — по Вину Скалли[86], сладкозвучному голосу объективности прямого репортажа. В моем пуританском понимании бейсбола старые добрые времена — это все, что было до появления десятых игроков, стероидов, игр между лигами, говнюков на дальней части поля, до лихо заломленных назад бейсболок, слетающих с голов после каждой неудачной попытки игрока поймать «каттер» или «свечу», теряющихся под солнцем национального досуга. Те времена — это я и мой отец, жующие «доджер-доги», запивая их газировкой; мы, два черных ученых лоботряса, что сидят и томятся на июньской жаре вместе с мотыльками, кроя на чем свет нашу команду, занявшую пятое место, и мечтая о временах, когда играли Рон Сей, Стив Гарви, Сэнди Коуфакс, Дасти и Томми Ласорда. Хомини грустит по временам, когда он олицетворял собой американский примитивизм. Ведь это означало, что он жив: даже карнавальному негру в баке-ловушке хочется внимания. И эта страна — латентный старшеклассник-гомосексуалист, мулатка, косящая под белую, неандерталец, без конца выщипывающий сросшиеся брови, — нуждается в таких, как Хомини. Чтобы было в кого швырнуть бейсбольным мячом, кого обозвать пидором, на ком оттоптаться, куда вторгнуться, где ввести эмбарго. Этой стране всегда нужно что-то вроде бейсбола, чтобы вертеться у зеркала вместо того, чтобы заглянуть в него и вспомнить, где зарыты тела. В тот вечер «Доджерс» продули третий раз подряд. Хомини выпрямился и протер окошко на запотевшем ветровом стекле.

— Еще не приехали?

Мы находились возле съезда к Эль-Сегундо и Розенкранц-авеню, и тут меня осенило: раньше здесь висел указатель «СЛЕДУЮЩИЙ ПОВОРОТ — ДИККЕНС». Хомини скучал по своим прошлым денькам, а я вспоминал, как мы возвращались домой с ярмарки в Помоне и отец толкнул меня локтем, чтобы я просыпался. По радио повторяли матч «Доджерс», я сонно протирал глаза и, увидев щит: «СЛЕДУЮЩИЙ ПОВОРОТ — ДИККЕНС», понимал, что уже дома. Черт, я скучал по этому указателю. Да и что есть в самом деле города, как не их указатели и условные границы?