Продажные твари

Пилюжный три раза кряду перечитал его статью. И обратил внимание на одну деталь. Повествуя об убийстве Аллы Голышевой, при этом ссылаясь на свои источники в следственных органах, журналист сообщал сразу о трех таинственных посещениях ее квартиры с интервалами в несколько часов. Первым Голышеву навестил убийца — в этом у следствия не было сомнений. Вторым гостем оказался ее коллега, некто Роман Севрук. Он явно состоял с убитой не только в профессиональных отношениях — своим ключом открывал. Его арестовали, но выпустили под подписку. Тут совпадение, все понятно.

Но были еще визитеры. Двое. Они оставили открытой дверь. Их видела соседка в глазок. Видела, но не разглядела. Про этих больше ничего.

«Они кто?» — подумал Пилюжный. Он не раз убеждался еще по московской практике: первый же недоуменный вопрос, который возникал у него в начале расследования, впоследствии всегда оказывался уместным, даже ключевым. Этот вопрос залетал в башку с небес. Или еще откуда-то… Или его порождало особое обоняние, коим наделен был Федор Пилюжный, — провидческий нюх.

Он действительно был дьявольски прозорлив, ноздря собачья. Он знал про себя…

Пилюжный начал задавать себе четкие вопросы. Мог ли предполагать, что такая же манера у следователя по особо важным делам Кудрина, истязавшего этом методом мозг, психику и нервы порой без видимого толка?

«Пришли двое в этот же день, вскрыли дверь, увидели мертвую женщину и ушли, ничего не взяв. Кто это? Родственники? Нет. Соседи? Нет. Люди, посланные убийцей, чтобы замести какие-то следы, что-то взять забытое? Крайне сомнительно! Не они ли оставили записку странного содержания, о которой упоминает журналист в репортаже: якобы она от убитого коллеги с признанием в любви — точный текст автору узнать не удалось? Бред! Один убивает, другие любовные записки приносят от имени трупа, вскрывая замок и рискуя. Бред! Тогда что? Чудесное совпадение? Домушники — и как раз в этот злосчастный день? Еще одни нежданные визитеры в течение нескольких часов?»

Пилюжный пытался найти иные какие-то объяснения, но ничего внятного в голову не пришло.

«Хорошо, допустим — один шанс из ста! — домушники. Вошли, увидали, ужаснулись, смылись, дверь толком не прикрыв. Но почему не отследили жиличку? Шли на разбой? Не исключено. Но тогда у ребят другие характеры, другие нервы. Их бы труп не остановил. Они и сами, случись чего, могли бы хозяйку замочить. Хоть второпях, но шмон бы устроили. Допустим, только деньги бы поискали. Нет, эти шли на кражу. И нарвались. А кто навел? Навел козел. Кто навел, должен был хорошо проверить, нет ли дома, или же на стреме стоять, убедиться. Такие технологии. Ни то, видать, ни другое не сделал. И телефон домашний не знал или не удосужился прозвонить. Лопухнулся? Или подставлял их специально? А вдруг он как-то связан с убийцей и наводил по его просьбе, чтобы запутать следствие вконец? Ладно, с чего-то надо начинать. Попробуем найти домушников и расколоть, если они после этого дела в штаны не наложили, не смылись или не легли на дно, плавники в песок зарыв».

Пилюжный позвонил и попросил о встрече одного из самых компетентных людей шефа. Он был «по связям с общественностью». По его просьбе другие люди запросто могли прочесать домушников Славянска — не так их и много, все известны. Этим людям воры признаются. Без всяких иголок под ногти и утюгов на пузо. Эти люди представляли тех четверых, считая Игоря Тимофеевича, которые держали город, область и кое-что в столицах.

Но придется подождать.

Пришел тот час, который Олег Олегович, сам себе не признаваясь, оттягивал, которого боялся. Пора было открыться Лерочке.

Вечером он сел напротив нее в гостиной у камина. Она любила читать в кресле возле камелька, даже летом, хотя до октября они его обычно не разжигали.

Она оторвалась от книги — на этот раз «Мадам Бовари» Флобера, конкурент ее любимой Бронте, — и посмотрела на Дымкова вопрошающе— рассеянно.

— Что, милый? — Она была еще в тексте, в тенетах романа, трудно переключалась.

— Мы уезжаем, киса…

— Да? Куда же?

— В Австрию.

— Здорово! А нельзя ли поподробней, господин судья? — так она частенько называла его в обаятельно — ироничной интонации, при этом улыбаясь уголками губ.

— Выслушай меня. Это серьезно, киса… Почти самое серьезное, что я когда-либо говорил тебе в жизни, если не считать признаний в любви.

Валерия Павловна напряглась, отложила книгу и посмотрела Дымкову в глаза, словно пытаясь бегло прочесть в них все то, что он собирался ей выложить.

Он говорил спокойно, внятно, очень искренно, без пафоса.