Продажные твари

Николай Викторович от чая не отказался, порасспрашивал о городке, его нравах и объектах культуры, о бытовом обслуживании. Узнал то, о чем и сам догадывался: дыра. Вот и славно. Поведал схематично про свою жизнь, рано ушедших на тот свет родителях, беспризорном детстве, суворовском училище, службе под далекой Воркутой, а потом и в Чечне, в пехотной дивизии, командиром роты — вспоминать не хочется. Потом снова Север, потом демобилизовался. Личная жизнь как-то не сложилась, семья не состоялась, решил плюнуть на все и учить детей, чему сам обучен, где-нибудь подальше от столиц. Детей он любит. Ну а если приспичит — Славянск недалеко, можно будет и съездить иногда, развлечься, невесту поискать — молодой ведь еще, а вдруг…

Чистая, уютная, хоть и бедноватая однушка в старой, но вполне крепкой хрущевской панельной пятиэтажке подошла как нельзя лучше. Хозяйка, старушка Замятина, была добра и недокучлива. Сама жила у дочери через две улицы. Подтекающий кран и растрескавшиеся, отходящие плинтуса подсказывали путь к сердцу хозяйки.

Он зарегистрировался в местном ОВД, оформился в школе, подкорректировал пособие с учебной программой для 8 — 11-х классов и приступил к спокойной и мирной деятельности на благо подрастающего поколения лоботрясов, прыщавых хамоватых олухов, сексуально озабоченных и непрерывно матерящихся девиц, юных пьяниц и курителей всякой дряни, среди которых затесалось несколько нормальных парней и девчонок.

Впрочем, Николаю Викторовичу было все равно. Он сразу дал понять, что с ним не забалуешь. Да и сам его внешний облик не располагал к вольному поведению на занятиях, тем более к хамству. Дело даже не в том, что рослого, с каменными мышцами человека обычно остерегаются. Что-то в его глазах, в его спокойном голосе было такое, что останавливало хулиганские или просто вольные порывы учеников. Его зауважали, но втайне боялись.

Детская интуиция остра и безошибочна. Они правильно боялись или остерегались одного из самых опасных убийц современной России, одного из самых засекреченных, умелых, образованных, беспощадных диверсантов по кличке Кадык, нашедшего убежище в захолустных Тишарах втайне даже от того единственного человека в стране, которому доверял и который знал о нем все.

Марьяна проснулась с головной болью и мерзким ощущением похмелья. Мелькнувший просвет, замаячивший результат поиска вызвал легкую эйфорию, и она безотчетно последовала совету благодетельницы Веры выпить еще. В конце концов она довела себе до полного соответствия названию клуба, и как она из этой «Пьяной пантеры» добралась до дома, помнила смутно. Отчетливо запечатлела в памяти потную рожу какого-то налакавшегося престарелого рокера, настырно предлагавшего кайфануть и расслабиться.

Она дотащилась до душа и быстро пришла в себя. Настроение поднялось. Через полтора часа они с Пашей докладывали Кудрину.

Паша перечислил оперативные действия сотрудников следственной бригады и архивные изыскания, предпринятые лично им. С упорством, достойным, быть может, лучшего применения, Паша Суздалев продолжал изучать все дела, что вели жертвы в последние годы, допрашивать некоторых фигурантов и клиентов, выискивать новые детали биографий, уточнять особенности характеров, привычки, склонности, странности в поведении Миклачева и партнеров. Он снова дотошно опросил несчастного Севрука, жена которого, конечно, все узнала (как тут не узнать!) и, в довершение всех неприятностей Романа Григорьевича, подала на развод. Он нашел двоих подруг Голышевой, с которыми она познакомилась на занятиях йогой, и клещами выпытывал у них что-то такое, чего сам толком не мог сформулировать — «ну вот какая она была подруга, какой человек, какие черты характера вы могли бы выделить?». Судя по Пашиному удрученному виду, никаких зацепок он не надыбал, ничего конструктивного не узнал и, видно, сам безжалостно резал и кромсал десятки сценариев-версий, непременно рисуемых по ходу допроса его неуемным воображением.

Единственной вопрос, поднимавший эмоциональный тонус его унылого отчета о проделанной работе, был связан с деньгами Миклачева.