Продюсер бомжей

«Зажигалки, С. » – Светка. Нормальная, простая девчонка. Попала в группу случайно, работала горничной в гостинице. На гастролях «Зажигалок» ее попросили подменить траванувшуюся арбузом девочку из балета, так и прижилась. Боится вылететь из звезд со свистом.

«ИП Сердюк» – Галочка.

«Капельница» – вывод из запоя.

«Любочка» – моя секретарша. Я у нее вообще в блоке.

«Митрофанов» – депутат. Раздает на тусовке визитки с телефоном, на который невозможно дозвониться, вбил его номер из вежливости.

«Никитос» – посредник с одного музыкального канала. Раньше возглавлял крупный лейбл, но спился и его оттуда поперли. Никита не пропал, а начал оказывать мелкие услуги начинающим и не очень исполнителям. Заносил VHS-ки с клипами на репертуарный комитет, договаривался с кем нужно о платной постановке в эфир. Много денег не брал. Побухать хватало, и ладно. К нему часто обращались телочки, которые хотели «пробиться». Они приходили к нему на его «независимый лейбл» – в прокуренную комнатенку на первом этаже жилого дома, где раньше находился ремонт обуви. Никита умудрялся собирать с них по сто евро «на разговор с нужным человечком», вручал визитку с прежнего места работы и раскладывал прожженный сигаретами диван, говорил: «тебе придется похудеть на три килограмма, но лично мне это сейчас не мешает». Прикольный чел, но сам вечно на нуле.

«Поздняков» – наш юрист. Сколько пиратских дисков у нас ни выходило, он так и не смог ничем помочь, зато мастер составлять контракты, по которым ты ничего не должен артистам, а они должны на тебя пахать, как золушки. Хороший специалист.

«Помойка» – обналичка.

«Поставщик».

«Пушкин» – потому что рассказывал сказки. «Пиарщик номер один в России», преуспел только в пиаре самого себя. Пока я не до конца понимал, как что устроено, он передавал новости и пресс-релизы, которые я сам же и сочинял, в «Mediator». За пять тысяч зеленых в месяц.

«Тихоня» – директор новостного агентства «Mediator». Ему я звонил, чтобы ненужный «матерьяльчик» не просачивался в прессу. Например, когда Гала бухала. Брал любые сливы без разбора. Этому тоже только дай. Звонить ему нельзя, еще начнет шантажировать.

Набираю Светку:

– Светик? Приве–ет! Как ты?

– Ой, Жень! Ты как? Тут такую фигню про тебя рассказывают!

– Да ты что, зай?

– Версаче говорит, ты башкой тронулся, тебя в клинику забрали, типа, ты теперь психованный. Правда, что ли?

– Это он прикалывается! У нас с ним терки небольшие просто.

– А то он говорит, Галя сказала, если ты объявишься, подальше от тебя держаться. Типа, косишь под нормального, а сам вообще ненормальный. А то еще денег попросишь…

Как раз это я и хотел сделать.

20.

Бреду против течения суетливого людского потока, вдоль ларьков с копчеными курами, с шаурмой, махровыми халатами, запчастями… Электрички все подвозят и подвозят новые порции покорителей столицы, но никто из них не бросается ко мне за автографом, не фотографирует, не пытается обнять и пожать руку. Никто меня вообще не замечает!

Из отражения в витринах газетного киоска на меня смотрит опухший щетинистый тип с разорванной губой. Пальто, заляпанное грязью, свалявшиеся волосы, пакеты из «Пятерочки» – маст-хэв этого сезона. С обложки «GQ» победоносно улыбается Сафронов. Продавец спрашивает, чем мне помочь. Как будто издевается.

Ледяной ветер продувает насквозь мое пальто, которое уже завтра будет не по сезону, прожигает тело до самых костей.

В метро между исполинскими дверями, в душной завесе горячего воздуха, моя задница оттаивает, и противные иголочки жалят размороженные конечности.

Каждую секунду в двери вваливается хмурая орава и мрачнеет еще сильнее, когда замечает меня. Такого пассажира спонсоры не стали бы фотографировать у своего пресс-вола.

Катаюсь по красной ветке, пытаясь прикорнуть на крайних сидениях, пока суровая дама в погонах не начинает выпроваживать задремавших полуночных гуляк.

«Поезд дальше не идет. Просьба освободить вагоны!»

«Охотный ряд» … Моя родная станция. Пять лет консы.

Шарюсь по закоулкам Кисловских. Когда-то здесь было полно укромных уголков, а теперь приличные дворы отгородились от остальной жизни коваными заборами, на подъездах с коммуналками появились видеокамеры и домофоны. Всюду амбарные замки, решетки, сейфовые двери и огоньки сигнализаций. Дежурю по очереди у нескольких домов, пока ноги не каменеют от холода.

В центре вечно все на ремонте. Может, повезет и получится пробраться на стройку.

Но мне не везет.

Элитный бизнес-центр на месте боярских палат заколочен высоченными железными листами, поверх которых в полный рост на цветной тряпке напечатана фотография будущего офиса класса А в виде стеклянной призмы с подземным паркингом на сто шестьдесят мест. Калитка обмотана железными цепями, а из стеклянной будки по соседству недобро зыркает сторож.

Часы у Консерватории показывают половину третьего, глаза слипаются. Знал бы я, поступая в консу, чем это все обернется!

В лунном свете на троне сидит Чайковский. Укладываюсь на лавку напротив. Надеюсь, в вечности мы тоже будем соседями.

Не спится.