Продюсер бомжей

Поднимаюсь, не дыша, по ступенькам, раздвигаю внутреннюю перегородку.

Воняет уксусом и рвотой.

Голова так кружится, что меня и самого вот-вот стошнит.

Валюсь на пустую лавку и в ту же секунду отрубаюсь.

17.

Это триумф! Я сейчас заплачу от счастья! Большой зал консерватории забит до отказа. Ложа сверкает бриллиантами. Тут и президент с супругой, и министр культуры, а вот и Монсеррат Кабалье собственной персоной. Возбужденная публика свешивается с балконов и метает в сцену цветы. Амфитеатр рукоплещет и топает так, что пол ходуном ходит.

– Мол–ча–нов! Мол–ча–нов! Мол–ча–нов!

А я еще даже не поднял руки.

Вторые скрипки переглядываются с альтами. Такой сенсационной премьеры на их памяти еще не было. Вспышки ослепляющими салютами щелкают в лицо и сбивают с ритма. Почему фан-зону и танцевальный партер не оцепили?

Поворачиваюсь к зрительному залу, кланяюсь на три стороны, ауфтакт, и вдруг флейта-пикколо исподтишка берет верхнее «до» и раздувает его в пронзительный свист, мерзкий и протяжный, как звук закипающего чайника.

Барабанные перепонки дребезжат, будто Инна Михайловна вставила свой инструмент мне прямо в правое ухо. Машу палочкой, приказываю ей замолчать, топаю, но ничего не помогает, эта умалишенная сейчас испортит мой праздник.

Она и не думает затыкаться, переходит с форте на фортиссимо, потом и вовсе на fff. Трясу ее за грудки, но старая дура умудряется одновременно брыкаться и дудеть в свою дудку.

– Милиция! Милиция! – вопит, вцепившись когтями мне в лицо.

– Какая к черту милиция?! – таскаю ее за волосы. – Это ты сейчас поедешь у меня в милицию!

Тяжелая рука – контрабас или литавры – ложится мне на плечо, пока я пытаюсь отжать у Инны Михайловны флейту.

– Мужчина! Просыпаемся!

Ресницы плавит яркий свет – световик шибает прожектором прямо в глаз.

– Але-мале? – амбал в форме светит мне в лицо огромным фонарем.

–В последнем вагоне баба холодная,– басит грубый голос издалека. – Сгоняй их всех в этот вагон и запирай!

– У меня одна пьянь. Сейчас подойду! – мой мучитель, вырубает фонарь.

Я ослеп.

Воняет перегаром и немытым телом. Сквозь звериный храп слышу щелчок закрывающегося замка.

– Выехал наряд! – рапортует рация.

Скашиваю глаза до предела – никого. Напротив – шевеление. Зрение возвращается фигурой парня с соломенными волосами. Он дрыхнет в скрюченной позе, а рукой тянется к пустой бутылке. Лунатик, что ли?

Бутылка соскальзывает с грохотом на пол, и в один прыжок возле нас оказывается мент с рацией на поясе, замахивается на пацана дубинкой. Машинально хватаю бутылку и прикладываю агрессора по загривку, как досталось Сергуне от его малышки.

– Спасибо, братан! – кряхтит мой «попутчик», выбираясь из-под обмякшего тела.

Казенный бас командует за дверью:

– К восьмому! Два автозака!

Где прятаться? Что говорить, если меня схватят? Что отвечать прессе?

– Ты че, тормоз? – окликает меня парень. – Погнали!

Подхватываю пакет с партитурой.

Слышу приказ «Стоять!»

Скатываюсь по ступенькам наружу.

Слышу хруст гравия сзади.

Рация за спиной шипит, что удрали два уголовника. Рядом заливается собака. Ей отвечает целый хор дворняг за бараками.

Слышу сопение парня с соломенными волосами. Он тащит меня за рукав к соседнему составу. Перелезаем под ним, под следующим, выползаем к запасным путям. В голове все крутится – мозги, кровь, мысли, как в центрифуге.

Мутит.

Слышу свист и протяжный гудок отъезжающего поезда.

Стук колес.

Стук сердца в висках.

Сипы в легких.

Слышу тяжелые шлепки ног по грязи и шелест покрышек на мосту над головой.

Слышу захлебывающийся кашель моего компаньона.

Женский голос объявляет прибытие электрички «Шиферная – Москва Казанская».

18.

Кипящий жир брызгает из чебурека на язык. Втягиваю через дырку от зуба воздух, и холодная струя окончательно добивает слизистую. Шершавые краешки языка саднит о кусочки мяса, сдобренного ядреной восточной приправой. Кажется, что лижу терку. Мой новый знакомый сидит с широко распахнутой пастью, на языке – месиво фарша, и шумно заглатывает воздух, как запыхавшаяся собака. Он – бродяга со стажем. После того, как я огрел бутылкой мента, он мне вроде как обязан, и терпит мое общество за чебуреки, а для меня это единственная возможность хоть с кем-то поговорить. Кроме этого парня, у меня никого нет.

Мясной сок сочится сквозь пальцы, наклоняюсь вперед, чтобы не обделать джинсы. Мой приятель выуживает из запотевшего пакета два слипшихся чебурека и торопливо заталкивает в рот. Он давится от жадности и вытягивает вперед шею, как кот, отрыгивающий шерсть.

– Дай чирик, еще сгоняю, – сипло командует он.

Мы сидим на бордюре напротив станции и пьем за мой счет алкогольный коктейль со вкусом клубники из банки. Пока я угощаю, этот парень будет сидеть рядом.

– Держи! – отворачиваюсь, чтобы он не видел, сколько у меня с собой денег, и отсчитываю несколько десяток.

Моему собутыльнику на вид двадцать – двадцать три, сколько точно, он и сам не знает.