Продолжение следует...

16.5.44. «...Здесь весна в полном разгаре. Сады цветут. А сколько садов! Воздух напоен ароматом... иногда даже забываешь, что война...»

Май сорок четвёртого — это затишье. Бригада была за Луцком. А потом её перебросили в Прикарпатье, и оттуда в дом на Восточной улице, где жила тогда семья, пришло известие о трагедии: «...с прискорбием сообщаем Вам о героической смерти патриота нашей Родины, замечательного советского офицера, любимца нашей части...» Извещение подписал начальник политотдела подполковник Мищенко.

Письма от него Мария Николаевна ранее получала. Мищенко поздравлял её с каждым новым орденом сына. Последнюю награду — орден Отечественной войны — Саша получил за несколько дней до гибели.

Если бы не тот коварный осколок, Мария Николаевна узнала бы через несколько дней, что её сын — майор.

Командир тяжёлого дивизиона, майор — в двадцать лет! Он, оказывается, был мне почти ровесником. Всего на три месяца старше. Но в школу пошёл учиться на год раньше.

К тому времени, когда мы встретились на Северском Донце, он уже был кадровым фронтовиком: под Ленинградом воевал, под Сталинградом. Под Сталинградом был ранен в руку. Оставляли в госпитале — ушёл на передовую.

А весной сорок третьего заглянул на несколько дней домой. Мать поинтересовалась:

— Что же ты в госпитале не остался лечиться?

Ответил:

— Я ещё за брата не отомстил.

Спрашиваю Марию Николаевну:

— У вас было два сына?

— Да. И оба погибли на войне... Алексей — на два года старше Саши, пошёл добровольцем. Немного повоевал... А до фронта на автозаводе работал. У нас вся семья автозаводская: муж мой, Георгий Акимович, много лет на ЗИСе был, дочка там же в войну работала, и я тоже... Автоматы собирала. А когда на мирное производство перешли, послали в цех легковой машины. И там — до пенсии.

Сколько же надо было этой женщине проявить мужества и воли! Как крепко надо было держаться, чтобы жизнь не согнула. Одного сына убили, когда ему было двадцать, и второго тоже в двадцать. Получала похоронные, плакала, а утром вставала чуть свет, шла на завод собирать автоматы для фронта. Работала по полторы смены.

— А когда беда, сердце так чувствовало! — говорит Мария Николаевна. — Но это у каждого. У Саши тоже. После того как его убило, спустя несколько месяцев, приходил к нам один майор на протезе. Он ногу потерял в том бою. Был вместе с Сашей на наблюдательном пункте. Горячая, говорит, была схватка, очень горячая. Потом потише стало. И тут Саша с ним поделился: «Что-то у меня сегодня с утра сердце болит... А ведь никогда не болело». А тот ему: «Ты поди отдохни немного». И только он отошёл — снаряд разорвался. И осколок — Саше в голову...

Слушаю Марию Николаевну, а из головы не выходят только что прочитанные слова из писем Александра: «...Я скоро отомщу за смерть Лёшки. Я расплачусь за него... вступил в члены ВКП(б)... звание большевика оправдаю...»

И он отомстил! Он расплатился! И звание коммуниста, большевика оправдал!

А потом зазвенел звонок, радостный, весёлый. Мой неизвестный собеседник задал мне несколько контрольных вопросов:

— Вы учились в пятой спецшколе?

— Да.

— Как называлось в спецшколе время после шести?

— Комендантский час.

— Сколько новых слов требовала Синицина?

— Сто.

— Что говорил физик Брагин, когда он нами был недоволен?

— Павел Фёдорович говорил: «И что вы тут сидите? Только занимаете место тех патриотов, которые сюда не попали. Учтите, нам нужна настоящая военная интеллигенция...»

— Проверка окончена. Я Володя Щеглов. Сегодня в восемнадцать ноль-ноль ты должен быть у памятника Ленину в Лужниках. Форма одежды — летняя, парадная!

Долго-долго в Москве стояла жара, не упало ни одной дождевой капли, и вдруг ровно в шесть часов вечера грянул гром и на Лужники обрушился ливень.

А у памятника Ильичу обнимались под дождём военные и штатские — собиралась «особая батарея» бывших спецшкольников, та батарея, обращаясь к которой в первый день занятий, директор школы И. С. Арцис говорил:

— Все вы тысяча девятьсот двадцать четвёртого года рождения. Добрая половина из вас — Владимиры... Учитесь, старайтесь!.. Пройдёт время, и по вас, по делам вашего поколения будут судить о поступи дел Ильича...

Многие из вас не видели друг друга двадцать пять лет. Кто поседел, кто полысел. А глаза у всех те же. Глаза таганских мальчишек.

Галдели, вспоминали, кто в прошлом чем «отличился», какая у кого была кличка, слышались вопросы вроде такого: «Слушай, а ты химию тогда всё-таки пересдал?»

Это уже не под дождём, а чуть позже — за банкетным столом.

Только однажды наступила тишина. Встали настоящие и бывшие офицеры и почтили минутой молчания память тех, кто не вернулся с войны.

«Помнишь Жору Амелина?» «Помнишь Лёшу Куликова, запевалу нашего?..» «Помнишь?..» «Помнишь?..»

Много раз в этот вечер звучало «помнишь?» и за ним: «убит».

...Разговор поначалу шёл о мелочах, о курьёзах.

Владимир Щеглов вспомнил февральский день 1942 года, когда школа находилась в эвакуации в Ишиме.