Продолжение «Тысячи и одной ночи»

Харун ар-Рашид велел открыть свою сокровищницу. Даже если собрать в одном месте богатства всех земных царей, то и тогда не получилось бы ничего ей подобного, и, однако, индийский царевич долго не мог найти хоть что-нибудь похожее на то, что он видел в Джиннистане. Наконец ему попалась на глаза сабля, чей эфес был украшен превосходными адамантами столь густо, что, казалось, они сливались в единое целое. Зятя халифа поразил не только блеск ее, но и размеры: такое оружие могло служить только великану. Симустафа взял саблю в руки, дабы испытать, вынул из ножен и взмахнул раз-другой: будто молнии засверкали вокруг него, настолько блестящим было стальное лезвие. Затем царевич стал разглядывать оружие и обнаружил неразборчивые письмена. Он немедленно вызвал джинна ларца, и Джемаль явился пред его очами.

— Прочти, что здесь написано, — велел Симустафа.

— Только наша царица сможет разъяснить тебе эти письмена, ибо это знаки могущества, но я знаю, что это за сабля. Оружие это выпало из рук Кокопилесоба в великой битве, которую он проиграл Мухаммаду. Пророк же передал саблю своему наследнику.

Индийский царевич отнес находку халифу и сказал, что это единственный подарок, достойный владычицы Джиннистана.

В это время затрубили трубы. К воротам дворца прибыли те, кому предстояло сопровождать царевича и царевну в Кассер-иль-Араис: две тысячи всадников — избранных молодых воинов халифа — и шестьсот рыцарей в полном ратном облачении, с копьем и щитом, удостоились чести следовать за носилками Ильсетильсоны, водруженными на спины шести самых прекрасных во всей Индии слонов. Двенадцать верблюдов нагрузили вещами, а замыкали процессию евнухи.

Симустафа в усеянных адамантами доспехах с золотыми узорами ехал верхом, держась рядом с носилками. Его жеребец радостно ржал и тряс великолепной гривой. Ильсетильсона любовалась тем, сколь изящно ее муж управляет конем, который явно гордился своим седоком.

Блестящая процессия тронулась в путь. Дорога ко дворцу была выровнена так, что никакие препятствия не могли задержать путников. По прибытии всю свиту разместили в удобных помещениях, расположенных в окрестностях Кассер-иль-Араиса, поскольку в сад его могли войти только царевич и царевна. Красота этого райского уголка восхитила их обоих, но Ильсетильсону особенно заинтересовало дерево, чей плод погубил род человеческий. Ствол его обвивал змей, который не мог никогда его оставить. Глаза гада были покрыты густым мраком. Лазоревый птах с золотой головкой и золотыми лапками беспрестанно порхал вокруг, отдыхая то на одной ветке, то на другой, и чудесное создание это не пело, а выражало мысли свои на чистейшем арабском языке^{195}.

Едва завидев прекрасную чету, птах в знак радости расправил хвост и обратился к ней с положенными словами:

— Приветствую род человеческий. Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммад — пророк Его.

Ильсетильсону очаровала четкость выговора птицы, и ей захотелось побеседовать с необыкновенным созданием.

— Милый птах, — молвила царевна, — ты нам рад?

— Вы — дети Пророка, вы вошли сюда по праву и выйдете отсюда на небо.

— Но наш путь лежит в Джиннистан.

— Да, это тот путь, что человек проделывает на земле каждый день.

— Ты не хочешь, чтобы я отправилась туда?

— Нет, хочу, ибо ты приведешь оттуда мою жену, и мы будем вместе с нею вспоминать нашего сына, которого ты оставила в своем дворце.

— Как? Ты отец моего любимого, моего доброго птенчика?

— Моему сыну надо стать еще добрее.

— А почему он не умеет говорить так же хорошо, как ты?

— Потому что он не дал себе труда учиться и повернулся спиною к свету, отказавшись почитать великого божественного избранника.

— А твоя жена?

— Жена моя находится в Джиннистане, она слишком любопытна и за это была наказана — по своей воле туда не попадают и оттуда не возвращаются, когда захотят.

— Так она у Сетель Педур Джинатиль?

— Именно так.

— А ты любишь Звезду Семи Морей?

— Я люблю только то, что вышло беспорочным из рук Всемогущего, но, когда Сетель Педур Джинатиль покинет свое царство, я увижу ее.

— Разве такое возможно?

— Ей стоит лишь пожелать.

— Наверное, это плохо, что я собираюсь навестить ее?

— Сама того не зная, ты подчиняешься высшей воле.

— Ты покорил мое сердце, прекрасный птах, позволишь ли принести тебе твоего сыночка?

— Нет, не надо, ведь он — джинн и мне придется его убить, но придет час, и я увижу и сына, и его мать.

— Позволь мне отведать плод с этого дерева.

— Обычная женская прихоть. Именно так праматерь ваша навлекла на себя и на всех людей гнев Божий. К тому же сей плод — не более, чем видимость: вкуса ты никакого не ощутишь. Зато змей настоящий — он укусит тебя за пятку, и тебя пронзит боль, а радости ты никакой не испытаешь.

— Так это и есть знаменитое Древо познания?

— Это его символ.

— А где же находится Древо жизни?

— В саду Великого Пророка^{196}.

— О дивный птах, раз уж ты всё знаешь, скажи, когда и зачем возникло море?

— Всё знает только Творец. А море появилось в тот день, когда взбунтовался и был наказан Кокопилесоб. Непокорным мятежникам пришлось выкопать его.