Продолжение «Тысячи и одной ночи»

«Всё из-за моей нетерпеливости, — отвечал он со стоном. — Я пренебрег мудрыми советами царя, моего благодетеля: всего через три дня я бы увидел и получил ту, что составила бы мое счастье, но не смог спокойно выдержать этот маленький срок. Мои глаза захотели раньше времени насладиться ее совершенствами, теперь они наказаны и не видят даже света».

РАССКАЗ О БАХЕ́Т-ЗАДЕ́ И ДЕСЯТИ ВИЗИРЯХ Продолжение

— Вот так, — добавил Аладдин, — нетерпеливый Бехзад навсегда утратил надежду на счастье и был приговорен к самому суровому из лишений. Ему стоило вспомнить, к чему привели его первые неосторожные шаги, не забывать о мудрых советах и хорошо продуманной неторопливости царя, которому он был обязан и жизнью, и счастьем, и следовало всецело положиться на его мнение. Тот, кто действует сгоряча, ума не набирается, только мудрец способен воспользоваться чужим опытом себе на пользу.

Когда молодой казначей закончил, Бахе́т-зада́ отправил его обратно в темницу, распустил диван и погрузился в раздумья.

На следующее утро наступила очередь пятого визиря, и он явился к своему повелителю полный решимости добиться кровавой развязки, которая столько раз откладывалась.

— Государь, — сказал царедворец, — прежде чем приступить к прочим делам, я обязан предупредить тебя о серьезных опасностях, коим ты подвергаешься, откладывая казнь сына главаря разбойничьей шайки. Закон, который приговаривает его к смерти, непреложен: нечестивца, позволившего себе увидеть лицо женщины, неминуемо ждет казнь. Я и подумать не могу без содрогания о том, что он осмелился поднять глаза на саму царицу. Дерзкого соблазнителя не остановило даже почтение к престолу твоему! Когда нарушение закона, к исполнению коего я призываю тебя, остается безнаказанным, уже не страшно преступить любой другой! Справедливо возмущенный народ ждет, что ты, повелитель, проявишь беспримерную суровость. Глас народа — глас Божий. Эта известная во все времена мудрость в этот час приобретает силу приказа.

Бахе́т-зада́ почувствовал, как в нем с новой силой взыграло оскорбленное самолюбие, и упрекнул себя за то, что слишком долго колебался и до сих пор не решился отомстить виновнику. Он велел привести казначея и приготовить всё, что необходимо для казни.

— Я чересчур долго слушал тебя, — промолвил царь, как только Аладдин предстал перед ним, — все твои слова — уловки и обман, преступление твое доказано, и твоя голова сей же час слетит с плеч.

— Я не совершал никакого преступления, — ответил Аладдин, — и Небо защитит меня. Пусть дрожат виновные, я твердо знаю, что им не избежать наказания. Чем бы они сейчас ни тешились, как бы ни радовались успеху своих козней, я предсказываю, что рано или поздно их ждет судьба царя Дабдина и его визиря.

— Опять ты выводишь на сцену новых персонажей! — воскликнул Бахе́т-зада́. — И какие же уроки они нам преподадут? И как они связаны с тобою?

КРОТКАЯ, или ИСТОРИЯ РАВИ {255}

— У могущественного царя Дабдина служили два визиря: одного из них звали Зорахан, а другого — Карадан. У Зорахана была дочь красоты восхитительной, которой он дал имя Рави. Добродетели Рави ничуть не уступали ее внешним достоинствам и зиждились на твердой основе: девушка росла доброй мусульманкой, с особым тщанием изучала божественный Коран, всегда усердно молилась и никогда не преступала законов своей веры. Царь Дабдин полюбил Рави благодаря одной лишь молве о ее совершенствах и сказал визирю, что желает взять его дочь в жены. Зорахан попросил царского дозволения поговорить с Рави. И получил таковое при условии, что с ответом он медлить не станет.

Визирь сообщил дочери о намерении государя.

«Отец мой, — отвечала Рави, — у меня нет ни малейшей склонности к замужеству. Но если бы мне выпала возможность выбирать, то я бы предпочла брак неравный и вышла за того, кто ниже меня по положению, поскольку тогда была бы уверена, что муж не возьмет себе вторую жену. Выйдя за царя, я превращусь в его наложницу и рабыню. Я чувствую, что мне не по силам будет терпеть ни подобное унижение, ни соперничество с другими женами».

Дабдин улыбнулся, услышав из уст Зорахана ответ его дочери. Такие слова и чувства были вполне естественны для женщины умной и утонченной. Обнаружив подобные достоинства у своей возлюбленной, царь воспылал еще большей страстью и сказал визирю:

«Передай дочери, что я люблю ее и что мои страсть и пыл развеют ее тревоги. Она должна стать моей женою».

Зорахан снова пришел к Рави и передал ей приказание государя.

«Отец мой, — со страхом и скорбью промолвила Рави, — я предпочту смерть той жертве, что ты требуешь от меня. Лучше жить в пустыне с дикими зверями, чем уступить подобному насилию. Я найду себе приют в безлюдном месте и положусь на защиту нашего Великого Пророка».