Продолжим наши игры+Кандибобер

Аркашка расправляет плечики, устало откидывает прядь. Желтые белки глаз, полуприкрытые веками. Сцепленные пальцы — чтобы не дрожали. Заеложенный галстук с вечным узлом. Напряженный взгляд. Аркашка видит дичь. Ату его! Ату, Аркашка! Ату!

— Вы напрасно, товарищ Бабич, пытаетесь создать впечатление, что вы — самый честный, самый принципиальный, самый хороший… Это не так, — горестно говорит Аркашка. — Кроме всего прочего вы очень необъективный человек. Это, конечно, не самый страшный недостаток, но, товарищи, то, что терпимо в быту, дома, на улице, приводит к непоправимым последствиям в учреждении. И поэтому меня удивляет терпимость нашего директора, он очень рискует, доверяя бюро Бабичу.

— Что же вы посоветуете, вам его доверить? — спрашивает Бабич.

— Ну вот, видите… Аркашка огорченно вздыхает и, обхватив подбородок рукой, скорбно смотрит на Бабича.

Все идет хорошо. Намного лучше, чем я предполагал. У Аркашки класс выше моего. Я боялся, что одному придется ломать разговор, некстати говорить, заикаться, вякать. Но все получается настолько естественно, что Бабич, кажется, не знает даже, кого больше винить — меня или Аркашку. Страх перед одиночеством прошел. Теперь надо жать, жать и жать. У Аркашки, и у Зины, и у директора сейчас примерно мое утреннее состояние, когда я, сорвавшись, выскочил на улицу, когда из меня визжало что-то злое и ненавидящее. Теперь оно готово прорваться из каждого.

Увидев Бабича поверженным, я вдруг ощутил сильное желание еще и еще наносить удары, пока он не упадет, пока не будет растоптан. Меня охватила непонятная злость на этого типа. И уже не было ничего важнее, чем удовлетворить эту внезапно всплывшую откуда-то злость. Сейчас же. Немедленно. Вот сейчас! Да и с бухом надо кончать.

— Товарищи, товарищи! Опомнитесь! — бух пытается как-то сгладить, смягчить положение. — Подождите минуточку. Ведь это же неправильно. Надо во всем разобраться. Мы же все перепутали. Так нельзя…

— Александр Александрович, — перебиваю его, — помолчите, пожалуйста. Ничего мы не перепутали. У меня есть предложение: учитывая все, что здесь было сказано, все, что стало известно, отозвать товарища Бабича с должности председателя месткома, а затем поставить этот вопрос на общем собрании.

Чувствую какое-то наслаждение от того, что Бабич наконец видит своего основного противника меня. Я даю ему бой, я, и пусть он знает об этом.

Мое предложение — неожиданность. Директор ошарашен. Но ему нравится моя решительность. Даже если из этого ничего не выйдет. За моей спиной полыхают мосты, с треском рушатся в воду объятые пламенем пролеты, прямо среди волн высокими кострами горят сваи. Ничего этого я не вижу и догадываюсь только по отблескам, мелькающим в глазах Бабича. Острые, уменьшенные язычки пламени трепещут в его очках. И опять грохот за спиной — последний пролет свалился в воду. Глухой всплеск, шипение гаснущего пламени, острый запах гари…

Полыхают мосты за моей спиной.

Но ничего, я знал, на что шел, знал, какие чувства сейчас у остальных заговорщиков. Если они не сделают решительного шага сами, то обязательно поддержат, если этот шаг сделает кто-то другой. А у меня нет другого выхода У меня вообще нет выхода я спиной чувствую жар горящих свай. Мне нужно набирать очки.

— Аркадий Иванович, — говорю, — по-моему, это верное заключение из ваших слов… Я предлагаю переизбрать председателя местного комитета.

— Да, да… Конечно…

— Вот и чудесно. А вы, Зина?

— Я думаю, вернее, мне кажется, что мы просто обязаны, мы не можем, не имеем морального права пройти мимо того, чтобы не подумать, не принять близко к сердцу все те вопросы, которые, можно сказать, нежданно-негаданно… В общем, вы меня понимаете. Мы все обязаны быть на уровне требований. Возможно, я не права или слишком увлеклась, но все же буду настаивать. Иначе нас не похвалят…

— Прекрасно! — прерываю, потому что не могу больше видеть ее беспомощное барахтанье.

Спешу, спешу, словно вот-вот что-то должно произойти. Словно все это сон и он сейчас кончится, а мне во что бы то ни стало нужно довести дело до конца прежде, чем проснусь. Но минуты идут за минутами, события развиваются стремительно и необратимо, а я все боюсь пробуждения.

— Давайте проголосуем, — говорю. — Кто за то, чтобы Бабича отозвать с должности председателя местного комитета, прошу поднять руки, — голос мой уже не визгливый, он охрип, стал глухим.

Семьдесят пять процентов голосов подано за то, чтобы Бабича отозвать, как не соответствующего этой должности.

Тов. Ворох поднимается и молча, невидимо выходит из комнаты.

«Поздравляю! — шепчет В. Т. — Все прошло блестяще. Я, пожалуй, тоже пойду. Дело сделано. Дальше ты и сам справишься».

Зина готова торжествовать, но не решается. Ждет сигнала и вертит головой. Ей не сидится, она не знает, на ком остановить взгляд, с кем поделиться радостью.

Директор очень похоже дает понять, что все происходящее для него полнейшая неожиданность. Он пришел отчитываться, может быть, даже взять свое решение обратно, а тут такое… Моргает глазками, дергает носом, растерянно смотрит по сторонам. Отличная игра.