Проект «Джейн Остен»

Первым делом я выяснила, что в этом мире Лиама знают под именем Уильям. Он был пять лет как женат на Сабине Маркевиц, наследнице фармацевтической компании и известной оценщице предметов искусства; детей у них не было, зато они держали двух фокстерьеров. Он оказался кем-то вроде ученого-селебрити — автором нескольких научно-популярных книг по истории и актером театра. Я завороженно смотрела видеоролики, в которых он со знанием дела и юмором рассказывал о Шеридане, Браммеле, нормах гигиены в эпоху Регентства. Я сначала засомневалась, не занизил ли он свои заслуги ранее, но потом решила, что это все-таки невозможно. Я прочла, что он был сыном топ-менеджера технологической компании из Манчестера и в юности играл в шекспировской труппе — будь это так, он бы мне рассказал. Здесь его биография была совсем другой.

Чем больше я узнавала, тем сильнее напрашивался вывод, что в этой версии реальности он достиг успеха, о котором, как я и подозревала, всегда мечтал, несмотря на скромные попытки отрицать свои амбиции. Моя неспособность представить его в своей чистой белой постели в Бруклине оказалась провидческой, однако по совсем иным причинам.

Я отвернулась от настенного монитора, села на кровать и уронила лицо в ладони, чувствуя, что совершила жуткую ошибку. Но какую же?

Моя биография тоже отличалась от прежней, пусть и не так сильно, как у него. На приеме у доктора Монтаны я узнала подробности о персоне, которую та назвала ино-Рейчел, — моей тезке, отправившейся в прошлое с целью спасти жизнь Джейн Остен. Она не ездила добровольцем в Монголию, Перу или на Гаити, не совершала переходов через Анды, однако пережила череду неудачных романов с мужчинами — тоже в своем роде приключение. Она тоже была врачом — но эндокринологом. Каким образом она попала в проект «Джейн Остен», осталось для меня загадкой; произошло это явно не благодаря ее безрассудству, хотя у нас все же оказалось нечто общее — любовь к Джейн.

В моем мире мама была здоровой женщиной шестидесяти семи лет. Здесь она умерла пятнадцатью годами ранее во время пандемии гриппа. Отец, все тот же привлекательный кардиолог, все тот же любитель оперы, точно так же скончался, когда мне было двадцать восемь. Ни братьев, ни сестер у меня здесь не было.

— Высокий уровень расхождения, как мы и подозревали, — сказала доктор Монтана. — Семьдесят семь процентов. Я бы рекомендовала коррекцию, но выбор за вами. — Она умолкла.

Я чувствовала, что она жалеет меня, хотя, возможно, это я жалела себя: местная версия меня в дополнение к тому, что была сиротой, казалась ужасно скучной. Я попыталась проникнуться сочувствием к ино-Рейчел: потеря родителя в столь раннем возрасте оставляет отпечаток в душе человека, вселяет в нее ощущение, что земля полнится несчастными случаями и они могут произойти в любой момент. Я задумалась о том, как ино-Рейчел отважно отправилась в прошлое — прямо как я — и теперь, предположительно, застряла в какой-то альтернативной реальности, где чувствует себя чужой — прямо как я. Мой призрачный двойник, еще одна моя непрожитая жизнь.

— Я могу принять решение позже? — Проходить коррекцию мне совершенно не хотелось, но открыто выражать свое мнение я не спешила. Я была в чуждом мне мире — еще более чуждом, чем тот, что остался в 1815 году; как минимум этот урок я усвоила.

— Разумеется — в пределах ближайших трех месяцев.

— Так что определяет расхождение? То, насколько жизнь человека по возвращении может отличаться от прежней? — Думала в тот момент я о Лиаме, но упоминать его не стала. То, с каким восхищением, придыханием все здесь говорили о нем, поначалу казалось мне забавным, но позже стало обескураживать; похоже, этот Уильям Финекен совсем не походил на Лиама, которого я знала. До меня стало доходить, что имела в виду Ева Фармер, говоря о коллективном вымысле. — Если биография человека отличается значительно — что это значит?

— Это вопрос скорее к Еве Фармер, чем ко мне. Но существуют разные теории. Считается, что некоторые более… податливы, скажем так, флюидны. Маленькая перемена обстоятельств на раннем этапе жизни может стать отправной точкой для развития в совершенно иную сторону. Тогда как другие… Разговоры о судьбе антинаучны, но выглядит это именно так. Словно им уготована участь.

В той версии мира, откуда я явилась, совершить путешествие во времени можно было только раз в жизни, поскольку это считалось слишком опасным испытанием для психики. Здесь же я числилась сотрудницей Королевского института узкоспециальной физики и могла участвовать в исследованиях, готовить к миссиям других путешественников или сама проходить отборы для новых миссий. Хотелось ли мне здесь остаться? Я понятия не имела.

Мне выделили двенадцать недель отпуска, чтобы я могла прийти в себя; на этом мой горизонт планирования заканчивался. Между дебрифингами, написанием отчетов и отказами от интервью для прессы я настраивалась на возвращение в Нью-Йорк. На время или навсегда, сказать пока было трудно, но я уже чуяла, что в этом мире вряд ли найдется место, которое я смогу назвать домом.