Проект "Стокгольмский синдром"

— Не сказал, но… — я замолкаю, просматривая блокнот. Сегодня я должна встретиться с отцом Степана, Игорем Власовым. Мы учились в одном университете, но спустя некоторое время наши пути разошлись. Незадолго до рождения близнецов, мы вновь встретились и с тех пор, мой приятель всегда по правую руку рядом со мной. Мы — друзья, как и наши сыновья. Это настоящая крепкая связь, способная на многое. Игорь здорово поддержал меня, когда я в отчаянии не находила себе места, застав мужа с другой. Это было в Париже. Гуляя с малолетними сыновьями по парку, остановилась, чтобы перевести дух. А ребята играли в песочнице, тогда-то все рухнуло в одночасье. Собственными глазами увидела знакомый силуэт мужчины — мужа, в объятиях тонкой и высокой девушки. Они были так счастливы, что даже на секунду я позавидовала, а потом превратилась в тучу, проследив, куда пара направилась. Оба были так поглощены друг другом, что Владимир даже не заметил мальчишек вдалеке от кафешки, не говоря уже обо мне. Я до сих пор помню его теплый взгляд к ней, как был с ней ласков. Как когда-то со мной. В тот же день, собрав все вещи, мы с ребятами уехали. Близнецы не проронили ни слова, видя, что мама далеко не в хорошем расположении духа. По прибытии в Россию, нас встретил Власов. Не смогла устоять, ничего не рассказывая другу, рядом с которым провожу время чаще, чем с мужем. И я доверилась обо всем ему. Игорь был в шоке от моего поступка и тут же велел потребовать развода с мужем, чтобы я смогла вновь начать жить с чистого листа. Но как я могла наплевать на сыновей? Ведь тогда лишила бы их мужского, отцовского плеча, которого в итоге его никогда не подставлял, как опору для детей. Спустя столько времени я часто задумываюсь, а если бы смогла, что было бы дальше. — Володя, — ласково произношу имя мужа, и он уже знает, что я не стану с ним спорить дальше. Это, словно клише в нашем общении, «предупредительные» сигналы, благодаря которым мы все еще держим особенную связь мужа и жены. — Я сейчас не могу позвонить ему, у меня куча дел с пациентами. У него, кстати, тоже, — напоминаю, что наш сын уже взрослый мужчина со своей личной жизнью. Только разве можно эту жизнь назвать таковой. Я глухо вздыхаю, от того, как мой мальчик страдает из-за любимой женщины, и … теряет себя на фоне обстоятельств. Его напарница играет по своим правилам, заманивая Лёню в сети, как паучиха, постепенно добавляя яд в больших количествах. Диана даже посмела одурачить его духами Оли, и я крайне возмущена, что эта нахалка продолжает ловко крутить пальцами вокруг моего сына, отравляя разум. И зла до чертиков на него. Как он смел, так легко поддаться чарам этой сучки. Мой сын — талантливый психиатр, читающий людей, как свои собственные отпечатки пальцев, не сумел отличить в Диане ее истинные намерения. Фыркаю, бросая ручку на стол. Меня начинает трясти только от одного лишь воспоминания накануне, как эта дрянь ворвалась в наш дом.

— Ясно, — твёрд, как обычно, если не получает желаемого. Потом глубоко вздыхает в трубку, будто хочет поделиться очень личным, как когда-то мы делились раньше.

— Ну, что еще, — черт возьми, я опять даю в сотый раз шанс мужчине, которому на меня наплевать во всех смыслах.

— Зоя, — Владимир очень редко называл мое имя, произнося его таким ласковым тоном, словно между нами никогда не возникало преград. — Мне давно следовало тебе сказать, — голос надламливается, а я напрягаюсь, готовая услышать все, что его душе угодно. Зачем? Зачем я продолжаю его слушать, себя терзать? От безысходности облокачиваюсь на спинку стула, щуря глаза до нестерпимой боли. Саднит не только в груди фигурально, но буквально щиплет глаза от не выплаканных слез, утопившей меня любви к мужу. — Не знаю с чего даже начать. — Он сдался? Я нахмурилась, не понимая его смены в поведении. Что происходит?

— Ты попробуй, — предлагаю мужу. Такое предложение от своих пациентов я слышу чаще, чем «здравствуйте». После него, как правило, человек выскажет все, что наболело в душе, и рвется с неистовой силой наружу. Это удавка — так ее часто описывают пациенты, пытаясь донести смысл терзаний. Ее — удавку, я сама на себе ощущаю уже довольно долгое время. От того, что многое не в силах признать, боясь остаться в одиночестве. Муж еще раз глубоко вздохнул. Наверное, по ту сторону ему гораздо легче сделать признание, которое запоздало на очень долгий срок. Но, что сподвигло именно сейчас Островского вдруг стать мне ближе?

— Да, я попробую, — соглашается. Затем кашляет, отдаляясь от трубки. Его организм борется, разум сопротивляется — не хотят, чтобы правда, наконец освободилась, но, вот душа… — Когда-то я совершил глупость в своей жизни, и не смог разглядеть очевидного. Где ошибся, где пренебрег чем-то. Но, одно я могу с уверенностью заявить — ты была моим центром вселенной.