Проект "Стокгольмский синдром"

— Сука, — рычу про себя, а сам сжимаю руку в кулак, в которой все еще держу фотографию этого ублюдка. Нервно провожу по бороде, а потом взлохмачиваю волосы на голове. Я снова сел, облокотившись лбом о ладони. Закрыв глаза, представил, что все мои догадки — это бред. Но прояснить всю кашу может только моя мать, которая с минуты на минуту должна подъехать. Для моей жены это станет очередным ударом, от которого я не сумею уберечь ее. Черт возьми, а может моя пушинка знала о своей свекрови, но тогда, думаю она бы мне сразу сказала об этом. Что за игра ведется в нашей гребанной жизни, и кем мы выступаем на этом поле? Вздыхаю. Как я устал от этой неразберихи. И вместо того, чтобы наслаждаться жизнью, разделив ее с пушинкой, нам приходится разгребать этот стог сена, чтобы, наконец, найти иголку, которая портит всё.

— Лёня, — слышу сонный голос Оли, и двигаюсь в комнату. Моя жена потягивается, выгибая спинку, нежится, соблазняя меня. Тело мгновенно реагирует на нее сладкую и такую желанную. Я улыбаюсь, когда присаживаюсь рядом с ней. Оля обвивает руки вокруг моей шеи и смотрит в упор, практически не моргая. Ее взгляд, наконец, отдохнувший, и уже видны проблески искорок, которые были в дни нашего знакомства. — Ты чего такой хмурый? — задает вопрос, касаясь губами моей щеки, плавно обрушиваясь на край моих собственных. Заигрывает. Я прижимаю пушинку к себе; частично мой разум до сих пор не свыкся с мыслью, что жена рядом.

— Сейчас моя мать приедет к нам, — обрушиваю на Олю новость, а сам слежу за ее реакцией. Она замирает в моих руках, начиная чуть дрожать. Обеспокоенная, она соскочила с кровати. Нагая, разгоряченная, подхватывает махровый халат и надевает его, завязывая пояс. Каждое ее движение со стороны выглядело легким, но ураган бушующих чувств по-прежнему сбивал пушинку с курса. Я встал и протянул руку, безмолвно прося жену подойти ко мне. Оля разволновалась. Лихорадочно сжимала руки, а потом проводила ладонями по талии. Видимо нервное напряжение вылилось в потливость и раздраженность. Сам ступаю на пару шагов и беру в объятия любимую. Покачиваю, совсем легонько, будто мы очутились в море и волны теперь убаюкивают нас двоих.

— Мне страшно, — признается, приподнимая голову, чтобы взглянуть мне в глаза. Да, пушинка запаниковала, но она не боится встречи, напротив, это волнение связано с тем, что она возвращается к нормальной жизни. Только вот нормальной эту жизнь пока тяжело назвать.

— Не волнуйся. Я теперь рядом. — Целую жену, передавая свое спокойствие, которого на самом деле вовсе нет.

— Она знает, что ты меня нашел? — обеспокоенно задает вопрос, прижимая к себе еще крепче.

— Да, знает, — не узнаю свой голос, который отчего стал таким холодным. Оля это чувствует, потому отстраняется.

— Что такое? — хмурит брови. Я выдерживаю паузу, подбирая подходящие слова. Что мне сказать жене? Почему моя мать вдруг велит держать пушинку вдали ото всех, и не говорить никому, что она жива и невредима.

— Кто тебя привез в клинику к Власову, ты помнишь? — использую момент и попытку хоть что-нибудь узнать. Как будто так я буду подготовленным ко встрече с матерью. Оля отрицательно качает головой, убирая локон за ухо.

— Не помню. Все было, как в тумане, — шумно сглатывает, пряча от меня свои глаза. Но я касаюсь ее лица и направляю его так, чтобы она подняла на меня свои глаза. Оля едва сдерживает слезы, но ей удается не расплакаться. Моя девочка сильная духом, и я преклоняюсь перед ней, потому что сам слаб. Я не смог устоять перед женским телом, и соблазнившись легкостью, отдался Диане. Теперь я ненавижу себя больше, чем прежде. И если раньше отголоски моего разума пытались сопоставить все возможные факты, почему я поддался на провокации, то теперь ясно одно: я просто перестал надеяться вновь увидеть Олю. Я проиграл битву самому себе. Конечно, не без помощи напарницы, иначе кто знает, что было бы, если бы Диана не воспользовалась моментом.

— Не вспоминай те дни, — умоляюще прошу ее, понимая, как тяжело ей вновь переигрывать в голове все те жуткие воспоминания. Она улыбается, нежно прикасаясь к моей груди.

— С бородой так не привычно тебя видеть, — гладит по щеке ладонью. Я тоже улыбаюсь, наслаждаясь ее касаниями.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Сам никогда не предполагал, что стану с ней ходить, — отшучиваюсь. — Если тебе не комфортно, я могу сбрить ее, — но Оля мотает головой.

— Мне ты нравишься таким даже больше, — обрушивается на губы, и время будто снова останавливается вокруг нас. Затем отстраняется, облизывая губки. — Но, если ты ее сбреешь, я буду рада. — Подмигивает. Начинаю узнавать мою пушинку, которая умело могла манипулировать мной.

— Хорошо, — широко улыбаюсь, затем подхватываю Олю на руки, и укладываю в постель. Пушинка со смехом вновь завладевает мной; мое сердце пропускает эхо ее голоса, отдаваясь глубокими ударами в груди. Мы снова предаемся любви, наверстывая упущенное.