В устроенном бардаке Леон поскользнулся на пролившейся краске и упал перед кроватью. Затылок пронзила тупая боль. Прошипев и потерев ушибленное место, Леон повернул голову к кровати и застыл. Как если бы в темноте, где в детстве таился подкроватный монстр, он увидел жёлтые глаза и сверкающие кровью клыки. Но то, с чем столкнулся Леон, было намного страшнее. Вытянутая рука юркнула в подкроватную тьму и вынула маленькие, но шумные часы. Леон всматривался в их круглый циферблат с пластмассовыми стрелками, шумно передвигающимися на каждой секунде. Такие часы в последний раз он видел в детстве и не думал, что их ещё держат в продаже.
Пролежав на полу какое-то время с вытянутыми над собой часами, Леон подскочил и разбил их о пол, потопив в красной гуаши, послужившей кровью времени.
Но шум не исчез. Время продолжало течь в его квартире.
Как эстетирующий мазохист, Леон погрузился в мелодию хроноса, упоительно улыбаясь и танцуя на руинах старой жизни. Разрушая остатки мебели. Раздирая диванную обивку в гостиной, где обнаружил под сиденьем ещё одни часы.
Выгреб на кухне со всех полок купленные Арлин крупы и макаронные изделия. Третьи часы притаились в углу верхней полки за кукурузными хлопьями. Леон ненавидел кукурузные хлопья и никогда бы в здравом уме за ними не полез.
Четвёртые часы за гудящим холодильником.
Пятые часы под ванной, укрытые плотной паутиной за просроченными моющими средствами.
Шестые часы он обнаружил в шкафу прихожей в кармане старого пальто бабушки, которое он так и не решился выкинуть, оставив на съедение моли.
Леон разбил их все. Сидел по-турецки посреди разрушенной квартиры и, как истинный хищник, прислушивался к тихим шагам своей жертвы. Совсем рядом. Только протяни руку.
В библиотеке ворсистый белый ковёр покрыло море пожелтевших бумаг и твёрдых старинных переплётов, сохранивших запах старых библиотек. Леон ступал по книгам, как по камням ручья, осторожно и бесшумно, чтобы не спугнуть дразнящееся время.
Внутри нерастопленного камина кричали о помощи очередные часы – громкие, круглые, настенные.
Леон разжёг камин, оставив пламени привилегию разобраться со старинным врагом.
Стало тише. Остался последний противник. Его след Леон обнаружил в своей разрушенной спальне. Потрошитель возвышался над хаосом, нетронутый его гневом. Из недр его плоти исходил хриплый отчёт времени.
Леон приложил ухо к пластмассовому корпусу, как к груди, вслушиваясь в стук механического сердца. Тик-так. Сердце, отбивающее ритм, подстроившееся под время. Бёрк аккуратно обнажил тело убийцы и прижался к его груди.
Ни единого шрама кощунственной руки. Ровная идеальная кожа. Леон искал возможные разрезы, но тщетно. Пропустил руку между ног, нащупав углубление, совсем как женское лоно, и извлёк маленькие карманные часы.
Протрещал наружный звонок, как крик умирающей старухи. На негнущихся ногах художник подошёл к двери, не взглянув в глазок, отворил замок и взялся за ручку, но замер. За дверью звучало два женских голоса. Один принадлежал Арлин – очень возмущённой. Леон опустил ручку и отворил дверь.
– Я не понимаю, о ком вы говорите, – дерзко настаивала Арлин.
Леон смотрел в форменную полицейскую куртку стоящей к нему спиной женщине, разговаривающей с Арлин.
– Здесь живу я. Прошу вас удалиться, или я буду вынуждена…
– В чём дело? – прервал их Леон.
Полицейская обернулась на его голос, смерила высокомерным взглядом и поинтересовалась:
– Это вы Леон Бёрк?
– Допустим.
– Я три дня пытаюсь до вас достучаться, эта милая леди уверяет, что живёт здесь одна.
Леон выглянул за плечо женщины, Арлин прошмыгнула мимо неё, ворвавшись в квартиру. Но застыла, застав бардак. Она наступила на сломанные часы и похолодела от ужаса, обернулась к Леону, стоящему в дверном проёме, увлечённому разговором с полицейской и, отодвинув часы ногой в уголок, бросилась в спальню.
– Меня не было дома все дни, – ответил в оправдание Леон. – Что вам от меня нужно?
– Вас вызывает на допрос Куинн. Это очень срочно, касается дела Потрошителя.
– Я приду завтра.
– Но, – попыталась возразить полицейская.
– Я сказал: я приду завтра, – грубо отчеканил Бёрк и захлопнул дверь перед носом опешившей женщины. Одно радует, она не стала названивать повторно.
Время стихло, но не ярость, поселившаяся в сердце, оставшаяся осадком вкуса рвоты поперёк горла. Леон вошёл на кухню. Арлин сметала осколочный сор веником, который купила месяц назад их совместной жизни. Она послушно молчала, как боязливая жена, страшившаяся праведного гнева разгорячённого супруга. В другой час Леона постигла бы целая тирада нотаций о разведённом бардаке только из-за груды сваленных в угол грязных носков. Но не развороченная квартира. Леон присел на целый стул у края стола. По привычке. Его центр до сих пор занимал призрак Калеба Гаррисона. Даже сейчас казалось, что фантом испивал любимый чай с бергамотом, на аристократический манер оттопырив мизинец, и посмеивался над ним. Голос Арлин прорвался не сразу. Леон вздрогнул, вслушиваясь в чушь, которую она несла, чтобы успокоить саму себя или сгладить воцарившуюся между ними неловкую тишину.