Профессионариум. Антология фантастических профессий

– Учти, – сказал Тимур, – если к исходу моей вахты ты не доберёшься до пиратов, тебе придётся назначить мне свидание и закончить историю.

– Я не против, – кивнула Маша.

Много позже, когда всё закончилось, она подумала, что не стоило так говорить в присутствии Артура. Но тут же нашла себе несколько вполне годных оправданий. Во-первых, она выполняла ответственное задание и была в образе. Во-вторых, здоровую конкуренцию за её благосклонность никто не отменял, даже если в итоге никому и ничего не светило.

– Ты назвал моего папу особенным человеком. Но ничего особенного в нём не было. По крайней мере, по младости лет я не замечала ничего, что выделяло бы его из числа прочих. Разумеется, кроме везения быть моим папой. В пору невинности я ставила умение шевелить ушами выше чувства безупречной гармонии. Но сейчас, с высоты прожитых лет, я бы с тобой согласилась. Мой папа – нейрохирург с золотыми руками. А ещё он был недурным музыкантом. Однако же к табелле прикасаться не рисковал. Посмотри на мои пальцы. – Маша старательно растопырила пятерню.

– Красивые пальцы, – сказал Тимур не слишком уверенно. – Длинные. Пять в комплекте.

– Папины пальцы были ещё длиннее и гнулись, как мне казалось, во все стороны. Они чутко отзывались на малейшее подрагивание живой плоти, но всё же не годились на то, чтобы обуздать звучащую плоть инструмента. Оттого он предпочитал «бряцать», по его же собственному выражению, на стареньком, весьма расстроенном пианино. Тем не менее он отважился на решительный поступок и принёс в дом мою первую табеллу. Это был адекват «Il Cannone Guarnerius», копия инструмента, на котором играл Паганини. Мне исполнилось четыре годика, я не слишком хорошо читала, в устном счёте с шести перескакивала сразу на двенадцать, не выговаривала ни «эр», ни «эл», в общем – далеко не вундеркинд. Можешь в это поверить?

– Конечно, – согласился Тимур. – Из вундеркиндов редко вырастает что-нибудь дельное. Знала бы ты, каким я был родительским горем в четыре-то годика!

– Представляю себе… Моя табелла осталась в детской вместе с прочими подарками. Но в ту ночь я не спала. Игрушки и книжки были забыты. Я обнимала табеллу, как самую любимую из кукол. И ласково, даже с опаской, касалась неверными пальчиками её деки. А табелла отвечала мне дивным своим голосом. Наверное, родителям нелегко далась та ночка, хотя утром они не показали вида. Тем более что к рассвету я подобрала мелодию «В траве сидел кузнечик».

– Какой ещё кузнечик? – спросил Тимур.

– Ты не знаешь эту песенку?! Где, в каких амазонских дебрях прошло твоё детство?

И Маша с большим чувством, немного срываясь, но не пропустив ни строчки, исполнила древнюю, как мир, песенку.

Неожиданно Артур, к своему изумлению, обнаружил, что тихонько подпевает. Он смущённо огляделся. Амосов, смежив веки и кивая головой в такт, подтягивал задушевным басом, а две операторши в глубине зала танцевали под сводный хор мужского персонала ЦУДП.

– Запомнил припев? – осведомилась Маша. – Теперь все вместе!

– Представьте себе, представьте себе!.. – летел слабый человеческий голос сквозь безумные пространства космоса.

4

– Так что там с твоими родителями?

– А вот что. Звуки, извлекаемые мною из табеллы, сводили папу и маму с ума и одновременно внушали им иллюзии, как приятные, так и пугающие. Моя мама – тоже медик, но детский, широкого профиля. Она выглядит женщиной мягкой и уступчивой, не то что я. Но с детьми нельзя быть размазнёй, иначе они сразу взнуздают тебя и оседлают.

– Откуда такие познания в детской психологии? – поразился Тимур.

– Я сама недавно была дитём и не упускала ни единого случая воспользоваться своими привилегиями… Такое впечатление о маме вызвано… как бы выразиться изящно и в то же время не растерять подобающей иронии… некоторой пышностью её форм. Но под уютной внешностью скрывается железный характер. Поэтому от папы я унаследовала внешность, а от мамы душевные качества. Хотя бы отчасти. Надеюсь… Ну так и папа не был совсем уж рохлей и подкаблучником. В молодости он, надо признаться, много шалил. Но маме хватило здравого смысла и силы воли сохранить семейный очаг. Да и папуля, видя такое к себе расположение, впоследствии раскаялся, хотя вряд ли совершенно усмирил свои порывы… Но мысли о будущем единственной дочурки воспламенили угасшие было страсти с новой силой.

– Надеюсь, семейный очаг не захлестнуло цунами раздора? – шутливо и в то же время не без тревоги осведомился Тимур.

Маша вскинула руки над головой и поаплодировала так, чтобы он мог видеть.